Ф.Гиренок

Антропологические конфигурации философии.

Новое время закончилось Первой мировой войной. Эпоха Просвещения разрешилась горой трупов. Русские интеллигенты в ожидании заката модерна возжелали поражения своему правительству. Вместе с закатом они встретили и конец христианской Европы. Европа скончалась в России.

После Первой мировой войны некоторые люди еще удивлялись и недоумевали. А где же разум? Где культура? Что с прогрессом? Ведь это как-то не по-человечески - убивать людей.

На волне недоумения возник экзистенциализм. Но было в нем что-то суетливое. Французское. На этой же волне в Германии появилась философская антропология. Она появилась солидно. С налетом научности. В 1915 г. М. Шелер написал «Идею человека». Написал скучно. Без куража. Кураж у него появится десять лет спустя. И это будет «Положение человека в космосе». В 1928 г. состоится пробуждение Г. Плесснера, который опубликует работу под названием «Ступени органического роста и человек». За ним объявятся А. Гелен с «Человеком», Э. Ротхакер, В. Зомбарт, Хенгстенберг, Хорни. Некоторым из них понравится новоязыческое содержание идей нацизма. Например, Зомбарту и Ротхакеру.

 1

Итак, с одной стороны, трупы и безумие, а с другой, - философская антропология, построенная немцами в предположении, что человек - это центр. Исходный пункт всякой философии. То, откуда уходят и куда возвращаются. Если бы человек не был центром, точкой отсчета мысли, то мысль стала бы нам чужой. Враждебной в своей непонятности. Машина отчуждения мысли была создана также в Европе. Это метафизика. И онтология.

Философская антропология бросает вызов онтологии. Растворяет ее в себе. Ведь если ее не растворить, то она сместит человека из центра бытия. Превратит его в маргинальность. Во что-то случайное. Необязательное. В мире антропологической необязательности убивать людей нестрашно. Мировой войны в нем не избежишь. Это наивные греки полагали, что в мире есть вещи поинтереснее человека. Они и придумали философию, ориентированную на космос. А немцы захотели

их поправить. То есть сделать философию более человечной. Вот Фейербах. У него философия - это антропология. В ней человек - центр. Все определено через него. Он мера всех вещей. И поэтому человеку все ясно в этом мире. Нет ни отчуждения, ни непонимания. Метафизика децентрирует человека. Отсылает его на периферию. К природе. Где он получает определения. А это натурализм в сопряжении с эстетикой телесности.

Философская антропология манифестирует простые идеи. 1. Человек всегда центр. И этот центр везде. А периферия нигде. 2. Философия - это антропология. Вернее, это философская антропология, которая вяжет и связывает мир в одно целое. 3. Онтология и метафизика, напротив, затемняют мир. Отчуждают его. Онтология - это война с человеком. Деантропологизация мира. И поэтому она должна быть уничтожена.

 2

Немцы изменили грекам. М. Шелер написал сочинение «Гений войны» и предложил проект новой философии. Ибо со старой греческой в новых условиях уже не выживешь. Ведь в нашем мире сколько «я», столько и точек зрения. Картин мира. А они несовместимы друг с другом. Выжить в мире поименованных других с несовместимыми точками зрения нельзя. Ибо эти точки вступают в борьбу между собой и затем вовлекают в нее людей. Тяжба теней заканчивается борьбой среди людей. А это плохо. Человек становится для себя проблемой.

 3

Проблема первая. Множественность сосуществующих дискурсов растворяет в себе человека. Он перестает существовать вне зависимости от дискурса. И поэтому человек исчезает. Умирает. Остается только язык. Язык порождает человека. И он же его убивает. Этот страшный вывод сделали шизофреники Франции. Что же должно произойти с человеком, чтобы он попал в зависимость от дискурса?

Проблема вторая. Множественность картин и дискурсов указывает на то, что вся эта множественность дело рук человека. Его произведение. Ег о мнение. А сам же он есть всегда нечто большее, чем мнение. Чем дискурс. Человек есть нечто единое. Вот на нем-то, на этом фундаменте единого и необходимо сделать синтез. Создать монодискурс. Целостную картину мира. Этот вывод сделали параноики Германии. Создатели философской антропологии. Но если человек больше, чем дискурс, то он не означен. В мире пет таких знаков, которые бы указывали на него. Нa его присутствие. Тогда как его узнать?

 4

Почему философская антропология зародилась в европейском сознании? Почему она не зародилась в России? Или на Востоке, если Восток - это Китай, Индия и Япония? Потому что в России никогда не любили человека. И никогда о нем не беспокоились. За все нужно платить. И за нелюбовь. И за знание. Ведь мы либо ничего не знаем, либо не все. И к этому «не все» нужно все время что-то прибавлять. А прибавление не невинно. Если есть спрос на онтологию с метафизикой, его нужно удовлетворить. И рыночное европейское сознание его удовлетворяет ценой редукции человека. Ибо существование феномена человека разрушает однородность и непрерывность логических преобразований метафизиков. Разрушает представление о рационально устроенном мире. Любовь к знанию оказалась несовместимой с любовью к человеку. Знание проектируется нечеловеческим взглядом на мир.

Запад потерял человека. Дорогу к нему. Восток сохранил. Поэтому Запад идет на Восток. Этот диагноз поставил К. Юнг.

Что значит «потерял»? Это значит, что Европа расплатилась человеком за науку и технологии. За знание законов природы. Ибо знание природы достигалось ценой незнания человека. Европейская философия имела дело с какими-то химерами: с экзистенцией, трансцендентальными субъектами и рабочей силой. А не с человеком.

 5

Человек это просто дыра в онтологии сознания. Пустое место. Философская антропология является попыткой залатать эту дыру в европейской онтологии.

Попыткой вернуть человека в лоно рационального сознания. Поймать его. Человека ловили, но не поймали.

Европейскому сознанию хотелось системы. Порядка. А системы не получилось. Множились дискурсы, языки. Метафизические разрывы. Стремлением к синтезу, к связыванию многого единым жила философская антропология. Человек был интересен как основа антропологического синтеза. Как затычка к любой бочке. Пока у человека были привилегии, он размещался на вершине эволюции. А затем его лишили привилегий, т. е. ума и прочего. И после этого его надо было куда-то девать. Как-то разместить. Философская антропология стала администратором европейского сознания. И в этом смысле в ней реализован примитивный способ мышления. Что-то линнеевское. «Философская антропология» стала неудачей европейского сознания.

 6

На Востоке невозможна никакая философская антропология. У него не было даже философии, т. е. онтологии с гносеологией. И поэтому Восток был ближе к опыту непосредственного восприятия человека. Хотя человека как человека не любили и на Востоке.

В России никогда не было философии. К нам завезли эту форму сознания. И она пустила у нас корни, различая внутри себя собственно философов и интеллигентов. Россия стала страной интеллигенции. А это значит, что негативная работа философии делалась интеллигенцией. Позитивная-философами. А их вРоссии практически не было. Поэтому все мы отравлены плодами книжной культуры. В Европе книга наращивала мощь цивилизации. В России она опустошала умы.

 7

В современном обществе философия является профессией. Работой. И как работа она предполагает материал. Философ работает с языком, будто столяр с деревом. Философия перестала быть поступком. Делом личности. Для личности вообще не находится никаких дел. Оказавшие?. невостребованной, она тихо съежилась. Угасла.

 8

Ни у одного философа нет больше мыслей. Если бы они были, то работали бы не с языком, а с мыслями. Задача философа - создать свой язык. Чтобы на этом языке говорить о самом языке. Но философская антропология невнимательна к языку. Она старомодна и по-старинному содержательна. В ней реанимировано практикующее мышление Эмпедокла. И Анаксагора.

 9

Для того, чтобы составить представление о философской антропологии, нужно ответить на несколько вопросов. Например, нужно решить вопрос о том, является ли философия наукой. Или не является? Если же философская антропология - это не наука, а философия, то, в зависимости от того, как понимается философия, будет пониматься и философская антропология.

Например, Кант полагал, что наблюдение за женщиной уже само по себе является занятием, достойным философии. Ибо женщина устроена

более сложно, чем мужчина. А поскольку женщина является предметом философии и ее причиной, постольку философами являются мужчины. Не женское это дело - философия. Первыми философами были отщепенцы. Метэки. Люди, покинувшие родину. Некие переселенцы. Космополитизм переселенцев был враждебен домострою. Обычаям и мифам, которыми обживался мир. Философы разрушают мир обитания античного человека. Они разрушители. И поэтому с ними считались. Но их не любили. У греков было много причин для того, чтобы убить Сократа. И Сократа убили. А Платона с Аристотелем не успели. Они сами умерли.

В России деструктивная функция философии была реализована интеллигенцией. А позитивную функцию русские видели в поисках дороги к дому. Поэтому они стали создавать миф, который делал Россию миром обитаемым. Обжитым. Ни один русский интеллигент не был философом. И никто из русских философов не стал интеллигентом.

 10

Существует много разных знаний. Знания бывают рефлексивные, технологические, исторические, методические, религиозные. А еще знания бывают научными. Наука - это определенный способ построения знаний. О чем? О предмете. Но не о всяком предмете, а только о таком, у которого нет скрытых от наблюдателя состояний. У которого нет изнанки. Научное знание строится в предположении, что у предмета нет внутренних состояний, скрытых от внешнего наблюдателя. Что предмет ничего о себе не представляет. Не говорит и не сообщает о представляемом. Если бы у предмета было такое состояние, то научно знать его было бы нельзя. Потому что он мог бы водить нас за нос. И в каждый момент времени он мог бы от нас скрыться в своих внутренних состояниях, подсовывая нам вместо себя свой образ. Каждый предмет должен быть вывернут, лишен изнанки. И тогда мы его сможем научно описать. Это первое условие науки. Второе касается нас самих, т. е. внешних наблюдателей. Каждый человек является внешним наблюдателем, если он наблюдает со стороны сознания. Но не всякого, а только такого, которое однородно и непрерывно. О котором нельзя сказать, что оно мое. Оно должно быть ничье. И тогда оно будет универсальным. Ведь если сознание не будет непрерывным и однородным,.то в нем появятся провалы и разрывы. Ведь ты можешь заснуть и что-то забыть. Или сказать, а тебя не поймут, ибо ты говоришь в терминах своего сознания, а не универсального. И тогда у тебя будет бельмо на глазу.

Так вот, наука нуждается в однородном и непрерывном сознании. В постоянном бодрствовании. То есть все мы спим, забываем и делаем всякие прочие дела. А вот наука строится в предположении, что есть сознание, которое не спит и не забывает. Благодаря таким свойствам сознания становятся возможными эксперимент и воспроизводимость опыта.

Науки о природе выполняют выделенные условия. А науки о человеке? Ведь получается, что человек - это и есть тот предмет, который не отделим от своих внутренних состояний. Значит, чтобы создать науку о человеке, нужно либо найти такое пространство, в котором человек теряет свое внутреннее, скрытое измерение. Либо же нужно отказаться от построения научного знания о человеке. Вот, например, марксисты. Они хотели людям счастья и полагали, что несчастья коренятся в изнанке. В неконтролируемых сознанием состояниях общества. А что это за состояния? Да рыночные отношения. Ведь они складываются у нас как бы за спиной. Мы их не видим, а они есть. И дают о себе знать то ростом цен, то ростом безработицы, то падением производства. Значит, нужно эти состояния устранить. А для этого требуется государственный план. Одно всевидящее око. Но люди есть люди, и убить человеческое, т. е. внутреннее, нельзя. Ведь мы одно делаем, другое говорим, а третье думаем. И ничего с этим поделать нельзя. Итак, науки о человеке тем и отличаются от наук о природе, что они пытаются найти такую точку отсчета, с которой была бы видна и внутренняя сторона человека, и внешняя. И по одной стороне можно было бы судить о состоянии другой.

Науки о человеке сходны с науками о природе тем, что и те, и другие стремятся говорить на индивидуальном, т.е. ничейном языке. Чтобы получить этот язык, его нужно лишить многозначности.

Все науки имеют дело с реальностью. Только вот реальность может быть разной. В мире есть то, что держится сцеплениями причин и следствий. И это реальность. Если ваза падает, то падает она не на потолок, а на пол. И разбивается. Вне зависимости от того, хотели мы или не хотели этого. Но есть вещи, которые существуют, если мы хотим, чтобы они были. Вот, например, свобода. Конечно же, она существует. Но ведь мы понимаем, что она существует не так, как существуют деревья. Дерево мы посадили, и оно растет, а мы занимаемся другим делом. А вот свобода - это не дерево. Сама по себе она не растет. И вообще не существует. Чтобы она была, нужно ее очень хотеть. Или добро. Само по себе добро не существует. Само по себе существует зло, а для того, чтобы было добро, нужно что-то специально делать. И пока мы делаем, оно есть. Перестали делать - и его нет. А это значит, что в окружающем нас мире есть вещи, которые существуют вне зависимости от нас. А так же есть еще и такие вещи, которые существуют, если мы хотим, чтобы они были. И эти вещи держатся уже не сцеплениями причин, а усилием воли. И поэтому-то стремлением к добру существуют добрые люди. Вот эту реальность и изучают науки о человеке. Но люди стареют. Воля к жизни у них слабеет. И следовательно, проседает та сторона мира, которая существует, если мы хотим, чтобы она была. Ибо старость это состояние, когда никто ничего не хочет. Поэтому добро рассеивается. Ум деградирует. Чувства тупеют. Красота тускнеет. Исчезает реальность полных предметов. А вместе с ними исчезает и человек. Правда, остаются места, где он бывал. Следы, которые он оставил. Но это все - антропологическая реальность. Она есть, а человека нет. В антропологической реальности образуются пустоты. Эти пустоты, конечно, можно заполнять. Например, социальными институциями. Но и эти институции мыслятся уже вне зависимости от человека. Вне связи с ним. То есть происходит разрыв уже между социологией и антропологией. И этот разрыв коренится в дословном человеческого бытия. А пытаются его преодолеть на уровне слова, в виде некой социальной антропологии.

Пустоты можно заполнять не только со стороны социума, но и со стороны человеческой натуры. Ведь людей нет, а глаза и уши остались. Адреналин еще выделяется. Мозг работает. Тело живет. И эта жизнь расширяется и заполняет пустоты виртуальной реальностью. Образами без образцов. Всякая реальность потому и реальна, что она мешает. Оказывает сопротивление. Заставляет двигаться по своей логике. По логике вещи. Или смысла. И в этом плане нет никакого различия между субъективной реальностью и объективной. Виртуальная реальность не оказывает сопротивления. Относительно этой реальности ты субъект. Ты можешь ее изменять, и она ничего тебе не сделает. Ты можешь быть субъектом своих эмоций. Но вот эта-то субъектность и указывает на безэмоциональность новой антропологической реальности. На отсутствие в человеке человеческого. Все пассионарии, т. е. революционеры, ушли в виртуальную реальность, чтобы менять, ничего не меняя.

Поэтому социум становится все лучше. А человек все хуже. Общество становится гуманным. Человечным. А человек испаряется в антропологической реальности. В нем нет ничего человеческого. Он узнает себя как поименованную рабочую силу. Как часть природы. Или культуры. Что уже не так и важно.

Человек существует как человек не потому, что есть общество. А общество существует не потому, что есть люди. Ведь если бы социальность была связана только с людьми, то многим животным пришлось бы вымереть. А они живут. Человек не зависит от общества. Если бы он зависел, то его можно было бы лишить воли и затем уже запрограммировать как простую социальную машину.

Социум и человека можно описывать вне зависимости друг от друга. Как нечто самодостаточное. Как субстанции. Социальный человек возникает в момент наложения социальной и антропологической реальности. А оно случайно. Всякий социум требует равенства. Существование же человека требует неравенства. Нехватки. Того, что рождает волю. И эмоции пассионариев. Человек возникает как привилегия немногих быть людьми. Как неравенство, у которого нет конца. Потому что место человека всегда пусто. И никакими содержаниями не заполнить эту пустоту. То есть неравенство - это форма, условие того, чтобы вообще что-то было не выровненным. Хитрость мира состоит в том, что он создает неравенство людей как иллюзию всякой возможности стать человеком.

Привилегия быть человеком - это фикция. Мираж, который заставляет двигаться. Идти к нему. Чтобы никогда не прийти. Поэтому каждый может попытаться стать человеком. Выйти в люди. Ведь если быть человеком - это привилегия немногих, то, может быть, и тебе повезет. И ты окажешься среди немногих. Расширение круга немногих составляет антропологический смысл истории. Ведь и свобода рождается как привилегия немногих. И ум. И добро. Это потом, когда свобода станет привилегией всех, она умрет. И исчезнет ум. И перестанет манить добро. И человек перестанет быть человеком. Устранение привилегий, расширение равенства составляют социальный смысл истории. Пока есть неравенство, есть и антропологический смысл истории. А когда неравенство заканчивается, тогда начинается антропологическая катастрофа. Борьба с привилегиями - это последний этап деантропологизации мира. Расставание с умом и свободой. Ведь привилегия стала формой существования пустоты. А без пустоты человеку не во что изменяться. И он растворяется в бытии элеатов, в котором нет привилегии немногих быть людьми.

А социальная история продолжается. Ибо существует еще много всяких неровностей, которые нужно выравнивать. Это и запрет на неравенство полов. И запрет на неравенство поколений, рас, религий и прочего.

А это значит, что антропология может стать наукой только в том случае, если она потеряет свой предмет. Если она откажется от человека и выработает нечеловеческий взгляд на общество. До тех пор, пока этого не случилось, философская антропология будет выступать в форме социальной алхимии.

Кроме этого, существуют еще и вещи, которые действуют фактом своего существования. То есть все вещи действуют своим содержанием, а они действуют одним тем, что они есть. И это действие есть виртуальная реальность, основу которой составляет не сама реальность, а ее образ. То, что она о себе думает и показывает публике.

 11

Философия субстанциальна, т. е. она может быть подлежащим, а язык делает из нее какое-то прилагательное. Что-то содержательно сказуемое. Следовательно, все языковые формулы, в которых философия полагается как прилагательное, подозрительны. В них возможен обман.

Например, философская антропология. Что это? Зачем язык выстраивает какие-то классификационные ряды и помещает в них философию как прилагательное?

М. Мосс во Франции, а Ф. Боас в Англии придумали социальную антропологию. Затем появились политическая антропология, культурная антропология. А это значит, философия стала одним из многих имен антропологии. Почему антропология мыслится как подлежащее? И что о нем может высказать философия?

В основе социальной антропологии лежит запрет на то, чтобы человек понимался в качестве чего-то произвольного. Случайного. Как порождение социума. Ведь если снять этот запрет, то окажется, что социум можно изучать вне зависимости от человека. От того, есть он или нет. Но тогда нельзя будет изучать суеверия и примитивные сообщества. А изучение суеверий - одна из задач социальной антропологии. Социальная антропология делает невозможной мысль о социуме самом по себе. Она представляет его как проекцию человека. Невозможность мысли о социуме дополняется невозможностью помыслить культуру. С этим связано возникновение культурной антропологии. Равно как немыслимость политики обусловливает существование политической антропологии.

Философская антропология может быть понята как невозможность для мысли помыслить саму себя. А поскольку никто не хочет в этом признаться, постольку философскую антропологию выдают за знание того, как представлен человек в различных философских рассуждениях. Это значит, когда-то были философы и они что-то говорили о человеке. А потом они умерли и попали в музей. А мы, музейные работники, рассказываем о них, рассуждающих о человеке. Они - философы. Мы - трансляторы. Или обыватели. Мы даже не вписываем их рассуждения в контекст того, что самоочевидно только для нас. Мы историки философии, т. е. люди, говорящие о философии под давлением культуры. Исторических обстоятельств. А философы, видимо, умели ускользать из-под этих давлений истории. Иными словами, философская антропология - это способ небывания нас философами. Отделывания от философии. Указание на невозможность непосредственного восприятия человека. Ибо наше восприятие уже концептуализировано. Восприятия еще было, а мы уже что-то знаем. И это знание не может не настораживать, обращая нас к языку, к самому выражению «философская антропология». Словами «философская антропология» создается патовое пространство, в котором, куда бы ты ни пошел, ты никуда не придешь. Пойдешь по пути антропологии - запутаешься в философии. И наоборот. Безрезультативность действия обнаруживается словом «патовое» и сказывается в слове «философская». Любое прилагательное приостанавливает прямое действие подлежащего. Например, «антропологии» в словосочетании «философская антропология». Или «пространства» в словосочетании «патовое пространство». И преобразует его. И в этом преобразовании не зависит от наглядных картин реальности. Поэтому-то философскую антропологию нельзя представлять как обобщение некоей антропологии. Ибо это глупо. Ведь антропология - наука. И обобщать ее можно средствами науки. А если философская антропология - это наука, то у нее должны быть предмет, метод, язык и прочее. Философия - это софия. У нее одна природа. Антропология - это логос. У нее другая природа. Философская антропология является продуктом сопряжения разных природ. Это некий кентавр. Полуфилософия. Полунаука. То, что своей неполнотой, своим «полу» может ввести в заблуждение.

Итак, само понимание феномена философской антропологии зависит от ответа на вопрос: является ли философия наукой или нет?

В свое время греки создали миф о кентавре. И этим мифом соединили подобное с неподобным. Создали «полу».

Некогда жил-был Иксион. Царь лапидов. Это был хороший царь. И боги решили отметить его. Выделить. Устраивая пир, Зевс пригласил на этот пир Иксиона. Конечно, Иксион не отказался И вот сидит он на пиру среди богов. Ест и пьет. Ему бы не пить, а он меры не знает. Напился. И пьяный положил глаз на богиню. На Геру. На жену Зевса. И приставать к ней стал. Зевс спрятал Геру. Закрыл ее облаком. А Иксион принял облако, т. е. Нефелу, за Геру. И совокупился с ним. И Нефела родила кентавра. Уродца. Получеловека. Полулошадь. Сам этот урод ни в чем не виноват. Но полноты в нем нет. Ибо бытие соединилось в нем с небытием. С образом бытия. Его тенью. Так вот таким Иксионом стал Шелер. Его Нефелой - философия. А кентавром - философская антропология.

 12

В русском языке слово «философ» означает еще и что-то легкое. Вербальное. Подвешенное к языку. Философом быть не трудно. Нужно уметь говорить. И только. Трудно постоянно говорить о себе. Философия и есть это постоянное говорение о себе самой. А чтобы не возникло какого-нибудь соблазна, какой-нибудь паузы в говорении, придуман принцип тождества бытия и мышления. Субъекта и объекта. Бытие вне мышления соблазнительно. Ведь хочется еще и пожить. А не просто мыслить. Хочется найти и что-нибудь содержательное. Какую-нибудь объектность, т. е. не себя, а другое. И вот только философ соблазнится каким-нибудь другим, т. е. бытием вне мысли, или объектом без субъекта, как ему культура напоминает о принципе тождества. Только нефилософы могут нарушать принцип тождества.

Отказ философии говорить о себе выводит ее за пределы мысли. За пределы ее собственного языка. За этими пределами философия начинает говорить чужим голосом. Не своим языком, а языком, например, филологии. Или физики. То есть науки. И даже языком улицы. Ни один философ ничего содержательно не сказал. И не может сказать.

В самооговаривании философии есть свой смысл. А именно: растворение Я. То есть люди любят говорить о себе. И это хорошо. Но это не философия. О каком Я можно говорить? О своем. Мое Я и есть то Я, о котором я могу говорить. Так вот никакое Я не может говорить о себе в момент философствования. Поэтому философские суждения возможны на уровне универсального Я. Или, что то же самое, на уровне трансцендентального Я. Трансцендентальное Я - это ничейное Я. Ничье. У него не может быть притяжательного местоимения. Оно вне сферы принадлежности. Итак, философия постоянно говорит о себе самой. Но язык-то у нас один: естественный. На нем строится наш самоотчет. В пространстве этого же языка мы и философствуем. То есть вступаем в борьбу с языком. Поэтому философия контрфактуальна. Все в ней говорят не то, что обычно думают. И не о том, что полагают по привычке. И одновременно она тавтологична. И самореферентна.

 13

Философская антропология определилась как новая структура мышления, начиная с «Положения человека в космосе». С работы М. Шелера. «Положение» - пространственный термин. Территориальный. Поэтому его можно заменить словом «место». Во времени нет положения. То есть время детерриториализовано. Философская антропология начинает процесс территориализации метафизических понятий. Опространствливания.

 14

Можно искать сущность человека, содержание человека. Устанавливать его природу и символы. Но вся эта работа потребует феноменологии, диалектики, экзистенциальной методологии. А можно поставить вопрос о месте человека. То есть не решая вопрос о сущности человека, не зная его содержания, вне зависимости от того, какая у него природа, можно поставить вопрос о его месте.

Территориализация языка выдвигает в философской антропологии на первое место картографический метод и археографию смысла. А два этих метода составляют философию археоавангарда. Следовательно, философская антропология послужила одним из истоков археоавангарда в философии. Ибо оказалось возможным, не зная, что такое человек, узнавать что-то другое. Например, место человека. Ведь место не следует из сущности, природы человека. Поэтому игнорируется вопрос о сущности человека. Территориализованные понятия - это поверхность. Складка, след, глубина, низ, верх. Предел и граница. Всякое место полагает свой предел. Границу. Между тем ни одна точка поверхности не является привилегированной. На ней не написано, что она «точка» предела. Или что она точка отсчета. Ноль. Что же тогда определяет границу, и почему возможна граница без центра?

 15

Граница любого объекта является замкнутой линией. Определение места в пространстве является определением объекта. Взгляд субъекта натыкается на поверхность объекта и снимает с объекта, как с луковицы, один видимый слой за другим. Каждый слой является прозрачным. С объекта снимают, а на стороне субъекта наращивают толщину очевидности. Полная очевидность на стороне субъекта сопровождается опустошением объекта. Пустотой.

 16

Место человека всегда не занято. Пусто. И поэтому оно притягивает к себе. Если бы место человека было занято, то человек был бы уже до человека. И не было бы вопрошания человека о человеке. Никто не ставил бы себя под вопрос.

Никто из людей не на своем месте. Все беспокойны. И поэтому общество можно рассматривать не как то, что состоит из людей, а как коммуникацию пустых мест, как сообщающиеся сосуды. Философская антропология возможна вопреки ее основателям как антропология пустых мест. Антропология без человека. Ибо люди - это естественная среда коммуникации.

Что бы ни случилось с человеком - все неуместно. То есть человек - это пространство встречи случайных содержаний. Место, куда сбрасываются отходы человеческих коммуникаций. Культурный мусор. Но полнотой существования не заполнить изначальную пустоту человека. Не надо против человека ставить человека. Достаточно видимости человека, чтобы управлять человеком. И видимости истины, чтобы править истиной.

 17

Заблуждение классической философии состоит в утверждении о том, что человек звучит гордо.

Ни один человек не может быть представлен как «здесь-бытие» без ущербности. В «здесь» - нет «там». А если нет «там», то он неполон. Человек - и не «гам-бытие», ибо оно лишено того, что здесь.

Предрассудок экзистенциальной философии состоит в том, что она полагает, будто есть место человека в мире. Его надо только найти. И занять. И тогда произойдет антропологическое событие. Рождение человека. И мир будет все время нов. За новизну, за то, что в мире что-то происходит, экзистенциальная философия расплачивается идеей о том, что мир неполон. Неокончателен. У экзистенциалистов человек ищет свое место так, будто он ищет сортир. Или клад. Вера в то, что место существует, заставляет идти к нему. Искать его. И уже не важно: найдут ли его или не найдут. В самих этих поисках и есть что-то человеческое. Антропологическая суть дела состоит не в бытии. Не в присутствии. Или отсутствии. А в пустоте. В ее принципиальной незаполнимости. Ведь заполнение - это катастрофа. В мире нет такого места, которое было бы для тебя. Твоим. Чтобы оно ждало тебя. Место человека не ждет человека. Человек - это скорее утопия. Место, которого нет. Мир полного взаимодействия субстанций. Нечто окончательное.

Если место человека всегда пусто, если там, где он должен был быть, его нет, то это значит не только то, что оно пусто. А вот что делать нам, если мы его не заняли? Как жить в мире занятых не тобой мест? И что это за мир? Какие следствия в нем возможны? Философский антрополог не говорит, что человек онтологически пуст. Он полагает, что в человеке есть что-то такое, что мы можем увидеть в предположении, что он пуст.

Например, что наше место занято не нами. И что мир полон без нас. И нет причин для того, чтобы что-то менялось. Изменилось. Если бы место человека было занято человеком, то не было бы глупых людей. А ведь глупым быть естественно. Естественно, что в наших головах мысль существует по законам другой головы. Место истины также пусто. Ничто не истинно. И это нормально. Пока место человека не занято, его мышление неполно. Не завершено. Место ума пустует. И все глупо. Мышлению всегда не хватает какого-то фрагмента, какой-то части, чтобы заполнить пустоту мысли. Достроить ее до истины. Без заполнения пустоты мысли никакое знание нельзя оценить как достоверное.

 18

В антропологическом знании есть пустота. Провал в дословное. Самопознание человека не может быть рефлексивно завершено. В нем есть дыра, которая влечет мышление к бесконечным попыткам ее стянуть, заштопать. Достроить. Мышление - это бесполезная страсть найти истину.

Мышление отворачивается от поисков объекта. Занимается собой. Обращает внимание на себя. Неполнота искушает мышление, притягивает его к себе. Мышление, мыслящее самое себя, это и есть философия, т. е. философия - это удел всякого пустого существования. Антропологической неполноты бытия.

 19

Можно ли говорить о человеке на языке философии, говорящей о себе самой? Или, что то же самое, есть ли в человеке что-то, что мы можем знать, философствуя? Как знание философия бесспорно проигрывает науке. Потому что знание в ней нулевое. А вот онтологически она не заменима, ибо философия оказывается хорошей машиной существования. В человеке есть что-то, что существует, если он философствует. То есть философия сопряжена с существованием, а не со знанием. Она экзистенциальна, а не гностична. Философия удерживает человека в режиме тавтологии, самосознания. А это порядок, в котором он есть то, что есть. Человек есть именно человек, а не что-то другое. Например, не животное. А это трудно, знать себя человеком, если ты животное. И тем самым быть человеком. Знать, чтобы быть. Вот это знание и составляет антропологический смысл философии, накладывающий запрет на то, чтобы философия понималась кем-то как наука. Как гнозис. Философия - это не наука. Если бы она была наукой, то тогда у нее был бы предмет. Всякие знания существуют предметно. А у философии нет своего предмета. Потому что если бы у нее был свой предмет, то она перестала бы заниматься самооговариванием. И стала бы инженерией знания. Технологией извлечения знаний из разных научных предметов. Науки производят знания, а философия выковыривает их из предметной скорлупы и спрягает в одном концептуальном пространстве. Как бы создает картину мира. Обобщает. Так вот, это иллюзорное представление о философии. У философии нет своего языка. И поэтому она говорит на том языке, который есть. Язык - один. И у философа, и у пастуха. Естественный. На нем мы говорим и о стаде, и о себе. На этом же языке мы и философствуем. И поэтому философ не может не вступать в борьбу с языком. Язык говорит одно. А мы хотим сказать другое. Ведь какой смысл говорить то, что говорится языком? Что само собой разумеется и всем понятно? Законченным значениям, означенным смыслам философ противопоставляет пространство неозначенных смыслов, незаконченных значений.

Всепонятность - модус забвения. То есть чтобы понимать, надо забывать. И забытым понимать. Так вот, все забывают, а философы помнят. И сквозь гул понимания они слушают язык забытого. И рассказывают, а их не понимают. Философия всегда имеет в виду не то, что обычно имеется в виду, и говорит не о том, о чем говорят. У нее немая речь. И дословное письмо.

 20

Что же превращает обычную речь в философскую? Какова структура ситуации, в которой твоя речь становится метафизической, а твой язык превращается в язык философии. Важнейший элемент этой ситуации - встреча с немотствующим. С безгласным. Эта встреча меняет твою речь. Она становится косвенной. Окольной. Философия косноязычна. Кто хорошо говорит, тот не философ.

Второй элемент ситуации - это стремление дать слово дословному. Вернуть голос безгласному. Любой философский текст- должен пройти испытание голосом. Пройти испытание, чтобы стать литературой. Философ не столько ученый, сколько артист. Его речь не только исследует, но и занимает.

Из того факта, что философия занята собой, следует, что человек не является центром философии. Не к нему ведут ее пути. Если бы все пути философии вели к человеку, то онтология стала бы антропологией. Но человек смещен из центра. И поэтому существует онтология как непрерывно возобновляемое усилие по смещению человека из центра. Несовпадение центра и человека, смещение самого центра позволяют говорить об антропологических конфигурациях философии. Невозможность говорения о человеке из одного центра, по одному правилу заставляет ввести представление о метафизических складках человека. Эти складки образуются в результате наложения трансцендентного и эмпирического миров. Встречи абсолютного и относительного. Встречи мистериальной. За эмпирическим содержанием всегда можно найти мистериальное содержание. Но между ними нет логически однородного перехода. А это значит, что установление антропологического смысла редуцирует метафизическое содержание, а установление метафизического измерения событий блокирует антропологическое содержание. Обнаружение метафизического содержания основано на принципе поводка, т. е. постепенном устранении следов человека в языке и обнаружении контрфактуального. Метафизического. Либо на редукции метафизического и установлении антропологического смысла. Метафизические складки образуются по четырем модусам: ускользания, расширения, рождения и заполнения человеческого в человеке.

 21

Философская антропология распадается, с одной стороны, на изучение антропологических конфигураций в философии; а с другой - она проясняет вопрос о метафизических складках человека.

Везде следы человека. Всюду он наследил. Все заполнено антропологическими конфигурациями. Особенно язык. Он не только пространственно-временной. Он еще и антропологический.

Например, понятие пустоты. Оно является не физическим, а антропологическим. Если бы оно было физическим, то тогда отсутствие вещи предшествовало бы ее присутствию. Что нелепо. Пустота носит вербальный характер. Она образуется с появлением слова, которое отделяет и затормаживает. И в этой отгороженности возникает пустота, которую нужно чем-то заполнить. Но чем? От характера заполнения пустоты зависит образование метафизических складок человека. Четыре фигуры заполнения: бог, другой, тело, сам-делают возможными четыре складки человека: трансцендентной, коммуникативной, позитивной и личностной.

Сначала человеку нужно было обнаружить пустоту в себе, чтобы затем ее можно было объективировать. Представить как мировую пустоту. Поэтому, если пространство мыслится как пустое вместилище вещей, то не потому, что оно пустое само по себе. А потому, что макрокосм сопряжен с микрокосмом. Антропологически пустота может узнаваться как доминирование неудовлетворенных желаний. Или как привилегия. Ненасытность человека объективирована в физическое представление о пустоте. Тогда же как антропологической конфигурацией представлений о пространстве как последовательности вещей является страсть к переменам. К новизне.

 22

Язык создает личность. Человек - это внутриязыковая пауза. Разрыв. В языке нет места философу, если там разместился человек. Иными словами, любой философский жест античеловечен. Направлен против антропологии. Потому что всякий философ начинает чистить метафизические швы. Стирать антропологические следы. Убирать языковой мусор.

Так появляется философская речь. Философское письмо. То есть философия становится прилагательным к речи. Но это приложение означает только ту речь, которая появляется после работы философа. После дегуманизации языка. В паузе дословного, того, что не осело еще смыслами. Философы переводят смыслы в подвешенное состояние, стирая следы человека, разрушая мифы. Они видят, что они разрушают, и знают, что пишут на том месте, где были эти следы. Но философы смертны. Никто из них не сможет полностью записать увиденное. После них остаются какие-то знаки. Фрагменты. Что они означают? На что указывают? Куда ведут? Как нам это понять? Кто их нам истолкует? Ведь когда в языке были антропологические следы, мы просто шли по этим следам. И все было понятно. Ты был в центре. Все было обжитым. И ты был как дома. А тут их стерли. И наметили какие-то знаки. А какие, неясно.

Так вот, каждому человеку нужно самому попробовать стереть следы человека в языке. Разрушить миф. И увидеть метафизическую подкладку, расставляя метки. Знаки. Потому что только этими, нами начертанными знаками, мы можем понять то, что нам сказали философы. Что говорят ими расставленные знаки. То есть философия существует как интерпретация философии.

 23

Люди делятся на две части: на тех, кого Платон называет большинством. И на философов. Философ стирает следы мыслей большинства и расставляет знаки своего мышления. Смыслы, рождаемые философами, контрфактуальны. Они не совпадают с мнением большинства. И поэтому носят метафизический характер. Метафизика - это граница между большинством и меньшинством, проведенная философами. Стирание границы обессмысливает существование метафизики.

Возьмем, например, «Федон». Диалог Платона. Что обычно понимается под здравым смыслом? То, что практично. Полезно. Просто. Из кружки пьют. На коне ездят. На пол ставят. А что такое безумие? Это когда на кружке ездят. Ставят на потолок. Но Платон проводит другую границу между умом и безумием. Для этого он берет устоявшееся мнение. Запрет на самоубийство. Почему нельзя убивать себя самому? Потому что никто не живет сам по себе. Все находятся под стражей. И богатые, и бедные. И счастливые, и несчастные. Под стражей богов. Жить самому по себе - значит ставить бога в неведение. Значит утверждать, что в деле человека боги не замешаны. Что для объяснения человека достаточно простых стихий. И тогда, конечно, ты можешь себя убить. Ну а раз есть запрет на самоубийство, то это значит, что ни один человек не появился помимо воли бога. Человек - часть божественного достояния. Тот, о ком пекутся и заботятся боги. Действительно, что было бы? Если бы какой-нибудь баран из твоего стада решил убить себя? Покончить самоубийством. Ведь ты бы расстроился. Так и боги расстраиваются. Поэтому не может быть никакой заботы человека о самом себе. Возможно упование на заботу богов.

Так вот, здравый ум проявляется в запрете на самоубийство. В том, чтобы быть около того, кто лучше тебя самого. А безумие - это думать, что ты сам о себе позаботишься лучше бога. Безумие - убегать от того, кто лучше тебя, к тому, кто такой же, как ты. Или хуже тебя. Безумные идут к самим себе.

 24

Или вот понятие смерти. Обычному понятию противостоит философское. Обычно люди страшатся смерти. А философы ждут ее. К ней готовятся. Большинство людей знают, что смерть - это страдания, боли и всяческие лишения. А что знают философы? Что обычно люди заботятся о своем теле. Они его чистят, поят, кормят, одевают. Ведь когда тебе плохо, когда ты не можешь доставить удовольствие своему телу, ты говоришь: зачем тебе такая жизнь? Уж лучше умереть.

Философ беспокоится о своей душе, а тело мешает ему мыслить. Видеть то, что есть само по себе. У всех у нас по вине тела нет досуга для философии. Или, как говорит Платон, нечистому касаться чистого не дозволено. То есть пока ты живешь, ты без ума. И нужно отрешиться от тела, чтобы появился ум. Ум и знание сами по себе достижимы только после того, как душа отделится от тела. Очистится. А это и есть смерть. Поэтому философы хотят смерти не потому, что они хотят страданий. А потому, что они хотят ума. Хотят быть наедине с собой, чтобы видеть подлинное. Ведь что такое подлинное? Если ты ради одних удовольствий отказываешься от других, то ты получаешь видимость блага. А вот если ты меняешь удовольствия на разум, то это подлинное благо.

Представление о подлинном благе, о желательности смерти указывает на метафизический характер человека. На трансцендентные складки его жизни. Напротив, антропологические конфигурации восстанавливают человека в центре. Делают понятными для большинства философские знаки меньшинства.

 25

Например, все знают, что красота спасет мир. Но сама по себе эта формулировка непонятна. То есть непонятно, почему мир должен гибнуть? И почему его должна спасти красота, а, допустим, не любовь? Или равнодушие. Да и откуда мы взяли представление о гибели мира?

Философы когда-то стерли следы человека в языке и что-то увидели, оставив нам какое-то сообщение. Какой-то знак. А сами ушли. Умерли. И вот теперь нам нужно установить антропологическую конфигурацию. Поместить себя в центр. Найти понятный смысл. А понятно то, что касается тебя. Поэтому Платон рассказывает об идеальном мире, идеи которого наши души когда-то видели. И затем забыли. А это значит, что мы не можем в мире повседневных забот узнать идею добра. Или идею справедливости с благом. Нет в мире причин для добра. Нет причин для справедливости. Может быть, она и есть, да как ты ее узнаешь? Все несправедливо. И все же одну идею мы узнать можем. Это красота. Чтобы ее увидеть, нужны глаза. И все. То есть в этом мире мы можем узнать из того мира только красоту. И вот эта-то идея и приведет нас к подлинному миру. К трансцендентному. Она спасет нас.

Установить метафизическую складку человека можно, лишь сдвинув человека в сторону от центра. То есть при помощи обессмысливания понятия. Приостановив действие его прямого значения, создавая, тем самым, неантропологическое измерение пространства. Например, история - это бесконечный тупик. Оксюморон. И мыслящее тело - это тоже оксюморон. В нем конечное подшивается к бесконечному, пустое к полному. В результате образуется шов. Складка. Так вот, греческая философия изобретает идею устремления подобного к подобному. Она создает бесшовную технологию конструирования мира. Без складок греки делали мир. А вот человека сделать без швов они не смогли. И вынуждены были тело подшивать к душе. Конечное - к бесконечному. Метафизические складки человека образуют патовое пространство. Ведь если ты конечное подшиваешь к бесконечному, а пустое к полному, то ты получаешь не космос, а тупик. Бесконечный тупик. Вернее, космос и есть бесконечный тупик греческой философии. Ее метафизический шов. А человек - это пустой атом греческой философии. Например, в греческой теории происхождения человека от животных акцент делался на неизвестных животных. Человек произошел от животных, которые неизвестны. Потому что все животные сами выживают, а человек сам не выживает. Вот эта несамостоятельность в выживании и закреплена в метафизике человека. Сам он не выживает, но живет. А это непонятно. То есть греческая философия открыла путь к пониманию неочевидного. С чего начинает философ? С очевидного. С понятного. Он ведет за поводок само собой разумеющегося к тому, что обнажает иной смысл понятного. Рассуждение о красоте, благе и справедливости - это только поводки. Способ подвести собеседника к метафизическому расширению проблемы. К символу, в пространстве которого приостанавливается действие наглядных вещей.

Всякая антропология имеет свои метафизические швы. А философ - это рискованное дело наложения этих швов. Ни один человек не видел мысли самой по себе. Вне слова. Она всегда в конуре. В языке. Вернее, виден всегда язык. Вербальные контуры мысли. А вот мысли не видно. Не известно, есть она, мысль, в слове. Или нет ее. Или же слово - это только слово. Нормальных людей это не особенно волнует. А вот философы, вступив в борьбу с языком, провоцируют мысль. Дразнят ее пустым словом. Хотят, чтобы она выступила за пределы языка. Слова. Выманивают ее. Но это опасно. За пределами слова она кусается. Делает нам больно.

Когда мысль в языке, она не заметна. Но мысль, которая покидает язык, это уже тело. Действие, причиняющее боль. И поэтому возникает желание загнать ее обратно, на место. В язык. Запеленать словами. Интеллигенция дразнит и выманивает мысль из оболочки слова. Философия загоняет ее обратно.

Итак, антропологические конфигурации философии используют человека как объяснительный принцип философии. Как разъяснение знаков меньшинства большинству. В теории метафизических складок человек предстает уже как предмет объяснения. Как то, что встроено в перспективу иного.

 25а

В современной культурной ситуации встречаются кризисы и проблемы. Кризис требует возврата к началу. А проблема - преодоления препятствия. Все стало проблемой. Мы привыкли жить среди проблем. У греков не было проблем. Они жили в обжитом мире. А мы живет как на фронте. Среди пуль. Ведь проблема - это реальное препятствие. Нельзя оставаться в прежнем положении, не меняясь. Апория, т. е. отсутствие пор, щелей, трещин, через которые можно было выйти, заставляет человека измениться.

 26

Одним из следствий теории метафизических складок человека является ограничение органических воззрений на человека. Обычно человек понимается органически, как нечто целое. Однородное. Но уже вопрос о связи души и тела ставит под сомнение его органичность. Человек - не органическое существо, а клиповое. Собранное из разных фрагментов. При этом, чтобы удержать собранное вместе, нужно наложить швы. То есть человек - это пространство сбора, стыковки частей без целого. Дело, не в том, что целое неделимо. Не имеет частей. А в том, что возможно существование частей без целого. Так вот, человек - это пространство склеивания этих частей. Их сочетания, в котором, в свою очередь, нет логики. Эту мысль греки выражали на языке мифа о том, что в начале существовали части человека, которые, встречаясь, могли составить какое угодно образование. Пока не выжило то, что сейчас названо человеком.

 27

В мифе Платона об андрогине люди пожелали стать богами. Конфигурация этого желания связана с неудачей, которой определилась сфера человеческого. Человек - это бесполезная страсть стать богом. Каждый человек есть то, что он есть в горизонте несостоявшегося события. Конечно, боги могли уничтожить людей. Если бы не были так жадны. Они побоялись лишиться почестей и подношений людей. И поэтому разделили их пополам, чтобы умножить. И одновременно ослабить. Люди стали скромнее. Антропологическая конфигурация скромности проста. Теперь хотят стать полными. То есть человек - это пустое желание стать полным. Ибо только пустой стремится стать полным. Боги, разделив людей пополам, сделали их пустыми. А пустота превратилась в фундаментальное понятие антропологии.

Когда люди были полными, они были бесполыми. Ибо пол - это половина. И поэтому пол мешает человеку стать полным. Отсутствие, нехватка определяют существование людей. Полный человек бесстрастен. Пустой охвачен чувством любви. Тягой к свободе. Каждый человек - это полчеловека. А сверхчеловек - это полный человек. То есть бесполый, бесчувственный.

Все, что в душе человека от Зевса, неделимо. Например, ум неделим. Ибо он бесполый. Если бы он делился, то были бы возможны и полумысли. И они бы совокуплялись. Естественно размножались. И добро неделимо. Оно может быть только полным. Или не быть. А вот человек может быть и неполным. Получеловеком.

 28

В мифе Платона о душе указаны три ее части. Почему? Потому что ничто не может прийти в столкновение с самим собой. Ум не может противоречить уму. Чувство не может столкнуться с чувством. Нельзя бытие ставить против бытия, а истину - против истины. Ибо они однородны. А душу можно. Она одна вступает в борьбу с самой собой. Ибо в ней есть божественное и человеческое. Она не однородна. И поэтому небо стоит. И земля, пока есть душа. Без нее мир остановится. Движение пропадет. Крылья не вырастут. А вот если у тебя есть память и ты здесь, на земле, вспоминаешь небесную красоту, то у тебя они начинают расти. И ты поднимаешься под небосвод. Вслед за богами. Боги - на конях. И люди - на конях. Но у богов оба коня хороши. А у людей один хорош, а другой - плох. Душа теряет крылья и падает вниз. Поэтому жизнь человека помещена между взлетами и падениями. А душа его состоит из частей, которые приходят друг с другом в столкновение. Если бы не было этих частей, то люди бы стали богами. Или животными. В каждом человеке есть метафизический шов. Сгладка с трансцендентным.

Греки признали возможным существование получеловека, полудуши, чтобы сохранить состояния, в которых у людей начинается творческий зуд. И у них начинают расти крылья. Полнодушие накладывает запрет на творчество. На пафос души, благодаря которому начинали расти крылья.

 29

Философия - это встреча с немотствующим. И рассказ об этой встрече. Мыслить значит рассказывать себе. Говорить с собой без свидетелей. Без другого. Другой - это язык. А ты - это что-то неязыковое. Философ говорит с собой без языка, в пространстве нулевого дискурса. И поэтому он говорит в терминах очевидности. То, о чем он говорит, и то, как (посредством чего) он говорит, неотличимо. Никому не нужен язык для разговора с собой. Для того, чтобы встретиться с немотствующим.

Говорить с собой это значит отказываться от языка. Язык тебя связывает с другим. Однажды ты решаешь отказаться от другого. Другого уже нет, а язык еще остается. И ты говоришь на этом языке с собой. И ты по-прежнему говоришь с собой как с другим. Пока не откажешься от языка. Если ты не откажешься от языка, то ты всегда будешь говорить при свидетелях. А свидетель не немой. Он болтлив. У него есть язык. Он знает тайну. Секрет. Свидетель всегда может встроиться в твой разговор. И увести тебя от встречи с собой. Свидетель, сообщенный с языковой тайной, гипнотизирует. Он может стать твоим гипнотизером. Эта возможность радовала Гегеля. И не радовала Шопенгауэра.

Другой перестает быть другом. И начинает быть Змеем. Язык - это ветхозаветный змей. Философский археоавангард накладывает запрет на разговор с другим. На диалог. Никому нельзя повторять ошибку Адама с Евой. Слушать язык значит подчиняться языку. Готовым смыслам. И верить в свою невиновность. Никто не невинен, пока говорит язык.

Философ - это первогеометр. Тот, кто впервые что-то узнает. О себе или о том, что рядом с тобой. Ты что-то узнал и одновременно ты узнал, что эти знания в рамках твоего сознания. Это твои знания. И поэтому они не являются объективными.

Нефилософы ищут опору. Поддержку вне себя. Им нужна интерсубъективносгь. Коллективное сознание. Философ остается у себя. У каждого философа своя метафора. Свой язык.

Притяжательные местоимения указывают на границу языка. Если я говорю, что это мои знания, то я тем самым говорю, что у меня есть внеязыковые знания. Все, что находится в пределах моего сознания, то находится вне языка. И наоборот. Быть в языке значит быть вне себя. Быть вне пределов своего сознания.

Рассказывая, я объективирую себя. Ибо рассказывать значит рассказывать другому. Свидетель-друг записывает рассказанное. Мое, рассказанное и записанное, - это уже не мое, а что-то объективное. Рассекреченное. Управляемое языком, а не мной. Язык лишает меня моих мыслей, чувств и созерцаний. Поэтому философия - это попытка найти место для себя в мысли, в чувстве и созерцании. В языке уже осевших смыслов. Пока смыслы не осели, пока они не стали готовыми, есть место для тебя. Когда они готовы в своей законченности, тогда нет места для тебя. А есть место логике. И тебе нужно совершать лишь последовательность действий, указанных культурными образцами. Философ взбалтывает смыслы, поднимает их и держит во взвешенном состоянии. Говорить себе значит говорить о самих вещах. Вне языка. То есть никто не может говорить себе и одновременно говорить о языке этого говорения. Это только в языке предполагается раздельное существование того, о чем идет речь, и того, посредством чего эта речь ведется. Язык рефлексирует. И не дает возможности приблизиться к самим смыслам.

В разговоре с собой не нужен знак ни в его указательном, ни в его выразительном отношениях. На объект указывают. Субъект выражается, если он хочет что-то сказать. Но в неязыковом разговоре с собой слова не могут выполнять ни указательную функцию, ни выразительную. В нас нет того, на что можно указать. Ибо указывают на другое. И нет того, что бы ждало выражения. Что бы было сообщено. Нет во мне, кроме меня, того, что бы я сообщил себе. В разговоре с самим собой происходит нулевая коммуникация. В речи к себе обнажается пустота. И молчание, сопряженное с неязыковой пустотой. Ибо присутствующее непосредственно-невидимо. А видимо то, что отсутствует. Язык ставит в положение отсутствия. Философу интересно непосредственно присутствующее. Всякая очевидность проста, как нечто нераскладываемое в последовательности. След - не имя настоящего. Или целого в его дословности. Никто не может в терминах воспроизведения описать произведение. А в терминах произведения описать реальность, объективированную воспроизведением. В речи, обращенной к себе, узнают о произведении, за которым не последовало воспроизведения. Речь, обращенная к другому, помещает тебя в последовательность, которой не предшествовало целое. В пространство воспроизводства, за которым нет пространства производства.

Если ты не можешь разговорить себя, испытать себя своим голосом, тогда тебе надо замолчать. Немая речь философа спасает его от обессмысливающей работы языка. Когда люди говорили между собой и слушали друг друга, они услышали голос змея. Теперь нам нужно помолчать, чтобы услышать голос бога. Это первая антропологическая конфигурация философии.

 30

Все попытки философствующего примириться с другим означают ускользание голоса дословности. А без голоса невозможно объективирование немоты. Ускользание немоты принуждает нас натыкаться на другого. Чтобы мыслить, нужно быть пустым. Все пусто. Везде пустота. Это вторая антропологическая конфигурация философии.

Современная философия - это рассказ о встрече, которая не состоялась. Поэтому она живет языком, но не сознанием. Сознание и язык разошлись, чтобы больше не встречаться. Сознание ушло, а рефлексия осталась. Рефлексия ведет нас сегодня не к сознанию и не к вещам самим по себе, а к мертвому языку. К следам ушедшего сознания. К терминам.

Для того, чтобы мысль определялась не тем, что вне мысли, а собой, нужно перестать жить. То есть мысль и существование никак не связаны. Потому что, если бы они были связаны, то мы бы не существовали. А поскольку мы существуем, постольку мы не мыслим. Это третья антропологическая конфигурация философии.

После того, как рефлексия отделилась от сознания и мы перестали мыслить, нужно было куда-то деть истину. Археоавангард связал истину с существованием. Там, где была мысль, осталась правильность. А там, где мы существуем, появилась истина. Но узнать ее мы можем мистериально. Правильность погубила мысль. Это четвертая антропологическая конфигурация философии.

Археоавангард допускает все, что говорилось до него, и все, что будет говориться после него. Чтобы быть совместимым, нужно быть безразличным. Равнодушным. Философская речь ничего не добавляет и ничего не убавляет. И поэтому она никогда не обманывает. Нулевой дискурс составляет пятую антропологическую конфигурацию философии.

Всякая мысль есть движение языка из пустоты в пустоту. Движение - это перенос значений. Если бы не было пустых слов, пустых смыслов и пустого Я, то не было бы и переноса. Не было бы движения мысли. А был бы язык, на котором невозможно мыслить. Ведь язык создавался не для мысли, а для того, чтобы составить план выражения чувств, эмоций и страстей. Это потом язык переделывали для мысли. В результате появилось пустое Я и пустые слова. Поэтому единственное, что философ может делать, - это переносить значения из пустого в порожнее. То есть мыслить. И мыслить метафорически. Что образует шестую антропологическую конфигурацию философии.

 31

Всякий разговор начинается с простого. С разговора. С того, что устанавливается голосом. С беспредметного пафоса задушевного. Голос связан с душой, являясь ее объективацией. Самореференция разговора возникает в момент отсутствия наперед заданного предмета. Разговор без предмета делает разговор бессмысленным. То есть вступая в разговор, необходимо преодолевать инерцию бессмысленности в надежде, что потом,входе разговора, появится и предмет разговора. Исмыслы. Хотя никаких гарантий появления предмета получить нельзя. Не у кого. И поэтому всякий раз заново нужно вступать в бессмысленное говорение, сожалея о том, что предметы разговора в аудиториях не сидят. На полках не пылятся и по улицам не бегают. А это значит, в любом разговоре важен не ум, не то, что будет потом с умом. А сила эмоций. Энергия страсти. То, что протащит тебя через дыру бессмыслицы. К смыслу. Это седьмая антропологическая конфигурация философии.

Археография разговора приводит к осознанию двух возможных стратегий философствования. В одном случае разговору предшествует предмет разговора и сопряженный с ним язык. В другом - разговор начинается с нуля. В пустоте. Предметный разговор требует ума и языковой изощренности. Ведь трудное это дело непрерывно говорить об одном и том же предмете. Запас новизны такого разговора конечен. Беспредметный разговор требует усилий не головы, а сердечности. Воли к целомудрию конца. Вторая стратегия составляет стиль русской философии. Первая - европейской. Русские философы лишены интеллектуальных традиций. Они некультурны. И поэтому им нужно быть самими собой. Особенно в нулевой точке разговора. Ведь что они не скажут, то беспредметно. Глупо. Европейский философ умен культурой. Он еще не родился, а предметы разговора уже его поджидают. Ждут, когда он заговорит. Если он заговорит, то сразу же ясно и осмысленно. Это восьмая антропологическая конфигурация философии.

Когда М. Шелер посмотрел на свое среднеобразованное европейское сознание, он увидел там три идеи: христианскую, метафизическую и позитивную. Увидел и пришел в ужас от этого множества. Из трех идей он решил сделать одну. Для этого Шелер позитивную идею подшил к метафизической, а метафизическую-к христианской. Затем посмотрел на то, что получилось. И умер от разочарования. Ибо получилась теория неокончательного бога. Идей не было. Были одни швы. Философская антропология Шелера - это швейная машинка Зингера. Она сшивает человека из разных форм бытия. Оно как тотальность требует всеединства. Или солипсизма. А множественность существования конституирует лицо. Это девятая антропологическая конфигурация философии.

Изображение человека в четырех модусах, а именно: в модусе ускользающего, в модусе расширения, в модусе непрерывного рождения и в модусе заполнения пустого - составляет смысл авангардистской антропологии. Одно из приложений философского археоавангарда. Это десятая антропологическая конфигурация философии.

 Опубликовано в: Философия хозяйства. Альманах Центра общественных наук и экономического факультета МГУ, 1(13), 2001.

 Перепечатывается с адреса:  http://lib.userline.ru/1035