День первый

С.А.Смирнов: Есть предложение – обсуждения и прения по докладу Сергея Сергеевича продолжить после презентации Института синергийной антропологии, которая состоится по программе после обеда. Мы там немного времени заберем у дискуссии и Сергей Сергеевич будет иметь возможность ответить на вопросы.

А сейчас свое сообщение сделает Олег Альбертович Донских – профессор, заведующий кафедрой философии нашего университета.

О.А.Донских «Образ человека в поэзии Джона Донна»

Спасибо большое!

Я буду краток, потому что тема, которую я заявил, для меня понятна далеко не во всех аспектах. Я предложил тему «Образ человека в поэзии Джона Донна». Она больше определяется моей любовью к поэзии, чем моими знаниями антропологии, так что здесь я может быть скажу что-то совсем неправильное и я прошу меня извинить.

Собственно, почему возникла эта ситуация и проблема? Она, в общем-то возникла из чтения стихов. И я хотел бы двигаться к какому-то пониманию через проблему одиночества, поскольку я думаю, что здесь оно является ключевым. Потому что, то одиночество, которое человек переживает, начиная с эпохи Возрождения, оно отличается от того, которое, по-видимому, было в античности и в средние века. Хотя, конечно, можно найти и в Библии какие-то вещи, и Джон Донн в одном из увещеваний, по-моему, это в четвертой медитации, он говорит о том, что он хотел бы  говорить со Вседержителю и хотел бы состязаться с Богом. В этом смысле, он ставит себя на этот уровень и, соответственно, одиночество переживается на каком-то таком уровне, на метафизическом.

Я хотел бы начать вот каким образом – я хочу прочитать один отрывок, довольно большой, из стихотворения Джона Донна «Экстаз» (Ecstasy) и потом поговорить о нем. Я постараюсь быть максимально краток. Естественно, здесь можно делать скидку на перевод, но тот перевод, которым я буду пользоваться (я пользуюсь своим переводом в данном случае), по крайней мере, единственное, что я могу сказать, что он более-менее точно отражает содержание стихотворения.

Речь идет о любовниках, которые сидят на берегу. Этот берег специально вспух, как подушка, для того, чтобы им было удобно. Они сидят, обнявшись:

«Так, наши души равноправно

Взмывают, как одна душа,

Ведя над нашими телами

Переговоры в вышине.

А мы внизу, как изваянья,

Как два надгробья, как во сне.

Когда б любовью просветлённый,

Здесь рядом кто-нибудь стоял

И, в чистый ум преображенный,

Язык души бы понимал,

Он, душ самих не различая,

Слова и мысли в них одни,

Иной состав приобретает,

Став тоньше, лучше, чем они.

Ничем экстаз был не смущаем.

О том, что любим, - говорим!

Не нужен секс! Друг в друге таем.

Мы неподвижны, лишь глядим.

Разнообразны в душах смеси,

Они – секрет для них самих.

Любовь их заново замесит,

Смешав в одну столь разных их.

Вот пересажена фиалка.

Все качества, что были в ней

И прежде были очень жалки,

Вдруг вспыхнут ярче и сильней.

В двух душах, слитых воедино,

Жизнь замирает от любви.

Родится новое невинно,

Мир совершенством удивив.

Душой став новой, не заглушим

О прежних памяти,

Растут из атомов – а это души!

И измененья их не ждут.

Но вот тела зачем, к примеру?

Ведь души – это же не умы.

Тела немы, а наши сферы –

Интеллигенция же мы!

Тела нам дали силы, чувства

И колыбелью были нам.

Они являют сплав искусный,

А не какой-то грязный хлам!

Иначе небо поступает,

Впечатываясь в воздух и,

Душа одна в одну втекает,

И тело тоже укрепит.

Рождает духов кровь живая,

Как души действуют они…»

Я думаю, что достаточно прочитал, для того, чтобы понять, насколько это понимание, в общем, необычно и отличается от того, что мы обычно думаем.

Я буду исходить из предпосылки (которая, может быть, является неправильной), что у Джона Донна было непротиворечивое представление о душе и её отношении к телу, с одной стороны, и об отношении к Я. Вот «Я» здесь является наиболее загадочным компонентом. «Я» очень часто скрывается за представлением о единстве, потому что, когда мы говорим… Я задам один вопрос, который, как мне кажется, позволяет понять, почему мы о «Я» должны говорить. Есть в древневосточной литературе «Разговоры разочарованного со своей душой», знаменитое произведение…

Вопрос такой: Кто с ней говорит? Разочарованный – он отдельно и душа у него отдельно? Тогда то, у чего нет души, разговаривает со своей душой? Я, на самом деле, плохо понимаю, что с чем должно говорить в этом случае. Если так вот в это вдуматься. И у Джона Донна здесь тоже, когда мы говорим о единстве, то здесь и получается, что у него это представление достаточно сложное.

Во-первых, вопрос – зачем тела, если настоящее любовное единство душевное, а не телесное? При этом он совершенно четко отделяет тело от личности – то, что  отличает его от античных писателей. У Софокла, скажем, психея и сома – это одно и тоже, есть контексты, где они совпадают (на это указывает Доддс в своем исследовании). Здесь, Джон Донн четко говорит, что это разные вещи: тела – «the ours there are not we», т.е. «они наши, но они не мы» - это совершенно буквальное выражение. Они относятся к душам примерно так, как материальная вселенная относится к духам и умным силам. Интеллигенции здесь – это те умные силы.

И получается, что, в действительности, непроходимой грани между душами и телами нет. Но в возрожденческой медицине было представление о том, что существуют духи, которые прикрепляют душу к крови. У Парацельса такое представление встречается. И тогда, действительно, получается, что тела не совсем отделены от нас – они могут передавать нам свои силы, они нам нужны, они нужны душе. Мы сформировались благодаря телам, они нам передают свои силы и чувства.  Тело – это место пребывания души, кровь рождает духов, которые подобно душе и привязывает его к телу. И, в свою очередь, тело воспринимает влияние звезд, сила которых входит в него, смешиваясь с воздухом. Тело, таким образом, влияет на душу и душа, через него оказывается местом игры мировых сил природы и любви. Но любовь растет в душе, а не в теле и при этом душа читает тело, как книгу, т.е. у них очень сложные взаимоотношения. Но это здесь буквально, что душа читает тело – это, опять же, не моя метафора, это стихотворение: «love’s mistery in, so do grow, but yet the body is his book», т.е. тело – это книга души. Тогда возникает вопрос: А кто здесь мы, если тело – это не мы, а душа  - это не Я, то тогда как вообще они соотносятся? Значит, тело необходимо для созревания души, потом душа может покидать тело, сливаясь с душой другого, и даже, потеряв тело, сливаться с душой любимого. У них разные, в этом смысле, положения.

Итак, получается, что если душа может находиться под влиянием тела, значит, она, кстати, обладает речью, может выходить из тела и т.д. В общем-то, оказывается, что душа обладает некоторой степенью материальности. Известно, с античности, что есть разные степени материальности. У Платона, например, есть не только материя, которую мы можем осязать. Но душевная материальность – это не телесная материальность, это материальность небесная, присущая тончайшим телам, пронизанным духами, несущими небесные силы.

Но «Я» при этом остается в стороне, т.е. Я – это та самотождественность человека, которая позволяет осознавать и тело, и душу, как принадлежащие одному, но, при этом, это единственное, что остается идеальным – оно не материально, в принципе. «Я» не занимает место, оно не может этого делать, оно вне пространственно-временных отношений.

Получается такая тройка: у нас есть тело, как материальный объект; душа, как материальный объект, но состоящий из другой материи; и «Я», которое является нематериальным.

Если мы теперь возьмем следующую концепцию – «человек, как микрокосмос, и космос, как макрокосм», то здесь тогда возникает вот какая аналогия. Если мы возьмем аристотелевскую физику, там есть эфирная часть – надлунная, есть материальная часть, состоящая из четырех элементов, – это подлунная, и есть Бог, который находится за этим, тот, кто дает движение, которое передается через движение сфер; оно постепенно передается в надлунный мир, где оно уже дробится, оно становится разнообразным.

Тогда получается, что тройственная структура Джона Донна соответствует этой тройственной структуре, если мы берем «Я» как идеальное начало, которое, в принципе, соответствует Богу.

Но что интересно, если мы говорим, допустим, о микрокосме и макрокосме (эта концепция  восходит к Платону, потом о ней говорит Николай Кузанский), то у них микрокосм – это проекция макрокосма, т.е. у них линия идет от макрокосма к микрокосму. А у Донна – наоборот, потому что он вводит представление о «Я» потому что он прочувствовал это изнутри, а не извне, он строит эту схему, он ведь пишет любовное стихотворение, т.е. он идет от индивидуального к общему, а не наоборот.

И тогда, «Я» оказывается в пространстве свободы за абсолютными пределами материальности, позволяет увидеть единство мира как единство в Боге, но вот таким своеобразным образом.

На этом я хотел бы закончить. Если есть какие-то вопросы, я могу пояснить.

С.А.Смирнов. Спасибо. Вопросы? Вопросов нет. Наверно, это рассматривается как заявка. Народу пока трудно оформить свои вопросы.  Спасибо большое.