|
С.А. Смирнов
О смысле онтологической заботы /работы
Для начала – о жанре выступления. Я не профессиональный историк философии. У меня нет такой позиции – исследователя. И я не переводчик, тем более, не знаток текстов. Когда я пытался понять лекции Мишеля Фуко, то старался занять позицию заинтересованного читателя, который как бы слушает его, на расстоянии, в «большом времени», и пытается понять, что он хочет мне сказать и как мне к этому относиться.
У меня есть здесь перекличка с Анной, у меня есть также педагогическая позиция, поскольку работаю со студентами, пытаюсь им предложить некий опыт мышления. У меня здесь много вопросов. И вот такой комментарий на полях в режиме вопросов и версий ответов, таков вот жанр отношения к тому, что говорит Фуко и не только он.
Поскольку я заинтересован, прежде всего, в современной ситуацией, а не только просто в нашей памяти об античном наследии.
Итак, вопрос первый. Вот стоит стакан воды, мне хочется пить, я протягиваю руку, выпил стакан воды. Удовлетворил жажду. Предметов желаний бывает много в нашей жизни. Эти предметы очень разные, бывают и очень сложные, и схема достижения до предметов желания бывает очень сложной, но всё равно это схема нужды и нехватки.
Вопрос: по какой схеме должна быть устроена онтологическая забота? Что при этом делает человек практически, в действии? Поскольку мы все индивидуальности со своими страстями и желаниями? Надо понять – делать-то что? Терминология Фуко для меня немного странная.
Например, когда он говорит, что когда-то наступает картезианский момент, он говорит, что в этот момент для того, чтобы получить доступ к истине (заметьте – доступ к истине, как к стакану воды!) – нужно совершить ряд действий, соблюдая ряд правил, например, правила для руководства ума; ты соверши ряд правил – и ты получишь доступ к истине.
Причем, сама терминология заставляет допустить, что истина где-то лежит, она ждёт, когда ты до неё дойдёшь, совершая ряд действий. При этом Фуко фиксирует, что была и другая эпоха, его любимые римские стоики 1-2 века, тогда было по-другому, когда на самом деле, чтобы получить доступ к истине, надо меняться, совершать практики духовности, практики преображения, в результате которых ты получаешь доступ к истине. Но все равно остается терминология доступа к истине.
Значит, есть развилка, с одной стороны, схема нужды и нехватки, и мы привыкли так действовать, что знания можно взять и получить, и подменяем мышление простым познавательным актом или просто актом действия, употребления, а с другой стороны, есть схема преображения, гораздо более сложно устроенная, хотя тут тоже остаётся терминология доступа.
Значит, вот такое первое вопросительное отношение. И при этом на полях Пьер Адо, другой собеседник, говорит, что ему практики себя Мишеля Фуко, не нравятся, поскольку мы практикуем не себя, мы практикуем упражнения ради преображения себя, ради своего я. При этом Адо дополняет: я бы определил духовные упражнения как волевую личностную практику, (возникает феномен воли, заметьте), предназначенную для осуществления преобразования индивида, заметьте, самотрансформации. То есть все равно термин индивида остается, Александр Григорьевич вчера говорил о этом.
По Адо получается, что Фуко недооценивает осознавание принадлежности к космическому всеобщему и осознание принадлежности к человеческой общности, которая соответствует превозмоганию себя. Картина получается гораздо более объемной, нежели просто индивидуальный опыт превозмогания себя.
Вопрос второй. Хорошо, смотря, как делает свои исторические раскопки Мишель Фуко, я спрашиваю себя: чтобы понять онтологический смысл этой заботы, надо обязательно осуществлять вот эти раскопки, то есть идти до конца как можно глубже к истокам, к корням, начиная с первых прецедентов? Хотя не с самых первых, не с досократиков, а все же с «Апологии Сократа» и с «Алкивиада». И все же человек, проделывающий практики себя, обязан ли совершать исторически раскопки? Обязательно ли это делать?
Хотя позиция осознана, Фуко так и говорит, что моя критика европейского разума является исторической онтологией нас самих, генеалогической по предназначению и археологической по своему методу. Известно при этом, что, если мы берем прецеденты, как вехи такие, то, например, М.Хайдеггер, постоянно упражнялся, погружая себя в античное наследие, беря в собеседники античных авторов. Или В.Бибихин, из последних авторов, для него это были постоянные упражнения.
Пытаться что-то понять и делать вид, что до тебя ничего не было, вроде бы нельзя, значит надо брать прецеденты. А до прецедентов необходимо сделать долгие шаги. Кто был в археологических экспедициях, тот знает, что такое щеточкой чистить черепки – мягкой интеллектуальной щеточкой, мягко, аккуратно и долго, снимая слой за слоем.
Это есть необходимая работа, без которой в принципе ничего и не поймёшь? Или можно попытаться сделать так, чтобы мышление вырастало из тебя, как сказал Олег Игоревич? То есть вроде бы да, необходимо и без этого ничего не получится.
Тогда следующий вопрос. Если необходимо восстанавливать онтологические корни, культурные этимоны, без которых ты будешь голь перекатная, то в качестве примеров – а каковы были эти прецеденты? Какие были ответы, первые прецеденты онтологической заботы?
Вот известное изречение, надпись на храме в Дельфах: познай самого себя, gnothi seauton. Кстати, это место греки называли пуп Земли, омфалос. Дельфы понимались как центр греческой ойкумены. Именно в центре мира – такой призыв. Но мы-то знаем, что речь идет об изречении, об обращении к путнику, который пришел в храм. Оно гласит: познай свою судьбу, то есть знай, узнай. Не открой, это не обращение к авторскому мышлению от первого лица. Тебе это уже предписано, ты просто должен принять это, знать, что уже предуготовано, предписано, и ты должен ее принять, свою судьбу.
Здесь педагогическая ремарка. Пытаясь со студентами обсуждать ситуации, в которые человек попадает. Например, периодически обсуждаю историю царя Эдипа (как на мифологическом материале, так и материале трагедии Софокла). Когда мы пытаемся обсуждать проблемы судьбы со студентами, как они понимают феномен «судьба». Причем не языке этой истории, хотя он весьма провокативен, а уже на уровне – есть ли такая действительность или это сказки «массового суеверного сознания»), то я фиксирую – студенты не выдерживают этих обсуждений, впадая в суеверия на уровне сплетен про падающие самолёты. Если бы не полетел, то не погиб бы и т.д.
И я понимаю, что без культурной оснащённости обсуждать со студентами метафизические истории либо очень сложно, проблематично, либо лучше не провоцировать, и не впадать в искушение, а если впадать в такое искушение, то только очень серьёзно подготовившись.
Итак, первый прецедент – надпись на храме. Второй прецедент, - это то, что обсуждает Фуко на примере Алкивиада затрагивает, обсуждая феномен самое само, auto to auto.
Если мы посмотрим комментарии А.Ф.Лосева, то он говорит следующее: «самое-само» - это исходная идея человека, представление о том, что задает ему базовую сущность. Познав идею человека в целом, можно познать и индивида.
Ну, и в отдельной работе «Самое само» он подробно пишет, что самое само – это самость вещи, это то, что существенно и что выше отдельных признаков. То есть познай себя, познай идею человека в себе, отрешившись от отдельных признаков.
То есть это уже не про индивидуальность, но это уже про возвратность, то, о чем говорил Александр Григорьевич отмечал идею притяжательного местоимения.
То есть уже не про судьбу, это уже другой заход. Если я учусь выделывать в себе точку рефлексивности, то это и есть шаг, сдвижка в сторону самого себя. Поскольку «самое себя» существует не в первом лице, а существует в рефлексивной сдвижке.
Хорошо, идем дальше. Это про душу или нет? Когда Фуко пытался понять и отвечать про Сократа – что такое самое себя? Что такое себя? Заботиться о душе? Когда Сократ призывал своих собеседников – заботься о себе. Это и есть сдвижка к той самой душе? Самое себя – это про душу?
Если притяжательность рефлексивная есть душевная терапия, то есть не про те привычные вещи, а собственно только мышление и лечит, то тогда – чем же она отличается от привычной терапии? Если вспомним Эпиктета, «школа человека – это лечебница души». Тут есть два варианта, где первый, А.Ф.Лосева – надо постигать идею человека, а с другой стороны, речь идет о некоей душевной терапевтической работе И здесь все стоики (вести дневник, как день прожил, как поступать, такое постоянное цензурирование своего поведения).
Итак, с одной стороны, онтологическая идея, а с другой, сугубо индивидуальный терапевтический опыт. Возникает вопрос: чем такая работа отличается от привычной психотерапевтической практики душепопечения?
Виктор Франкл, к примеру, я взял один из примеров, это не единственный, считает, что душепопечительство – одна из профессиональных обязанностей любого практикующего терапевта и врача, медика. Пациенты вынуждают врача брать на себя роль духовника. Так считает В.Франкл, его позиция понятна, это особая психотерапевтическая традиций. Поскольку для него возвращение к смыслу жизни и восстановление смыслов и есть путь к исцелению. Значит ли это, что философия должна брать на себя практику по восстановлению утраченных смыслов и сознательно держать фокус душепопечительства?
А дальше следующий шаг. Если так, то мы очень быстро скатываемся в сугубо этический залог. Философия сводится к этике, к набору нравственных принципов и правил поведения. Этакое практическое руководство, путеводитель для человека – «поступай так, поступай так» и все ключевые идеи римских стоиков отсюда и выходят.
Здесь опять возникает вопрос: это стремление к самоконтролю и саморуководству, начиная с дневников о проведённом дне и кончая отношениями со Всевышним – всегда ли становится самоизучением себя и тем более преобразованием?
Например, Владимир Бибихин в своей лекции «Узнай себя» говорил, что мы этого изучения себя делать-то как раз и не умеем. Мы боимся познавать себя, боимся вести кропотливый дневник над самим собой, потому что мы подставляем себе иного себя, украшаем и оправдываем себя, впадаем в те психологизмы, которые нас защищают, уходя от себя, превращаем самопознание в самокопание. И все эти подростковые дневниковые записи мне себя не открывают.
В.В.Бибихин и говорит в связи с этим, что надо не познавать себя, а сознательно уходить от себя в люди. Заниматься практическим благим делом, «правым делом», как он говорит. И тем самым есть шанс, что мы придём к себе, но уже другими. И все наши придумки про себя будут сняты, поскольку правое дело поможет нам увидеть себя реальными глазами.
Замечу здесь от себя. Есть сугубо языковые ловушки, которых мы не замечаем. Когда мы, с одной стороны, говорим «уйти в себя», «замкнуться, закрыться в себе», закуклиться», мы создаём иллюзию, что приход к себе – это копание в ощущениях, переживаниях, которые застят глаз.
И с другой стороны, когда мы говорим: «он нашёл себя», «пришёл к себе, занялся делом», понял, что ему надо делать на самом деле». И тогда мы уходим от индивидуальности, психологизмов и обсуждаем сугубо практические вещи.
Если же мы копаемся в себе, то подменяем минус на плюс, совершаем некую такую уловку, подмену, делаем коррекцию психологического состояния: сейчас не ОК, а будет ОК.
А.А.Пузырей в одной из своих работ отмечает, что есть «психология секрета» (психология по логике секрета – ларчик просто открывался) и есть «психология тайны». С одной стороны, манипуляция, в том числе над собой, а с другой, майевтика, попытка открыться, не имея заранее готового ответа и рецепта.
Он это в том числе писал по поводу того, как развивался Лев Выготский, это отдельно на полях. С одной стороны, когда Выготский обсуждал ситуацию Гамлета, то он обсуждал тайну человека, он занимался психологией тайны, а когда он занимался в 20-х конкретной психологией, то он вынужден был, считает Пузырей, занимался психологией секрета. Это очень важная фиксация. Она показывает разные схемы по поводу попыток уходить в себя, заботы о себе.
Так вот, что получается? Получается, фиксирует В.В.Бибихин, что, мы, скорее бросая себя, уйдя от себя, мы придём к себе. Уходя в нормальное практическое дело, занимаясь благим делом – больными, пожилыми, детьми, близким человеком, практически пытаясь встать на позицию Другого, гораздо больше начинаем понимать в себе, чем наоборот, поскольку мы так устроены. Мы думаем, что заботиться о себе – это обязательно надо бросаться в эти свои психологизмы, а надо отрешиться от себя, отойти от себя.
И вот он пишет, что надо поставить себя как задачу, я сам себе задание, только тогда я не буду лишним. В противном случае я себя всякий раз теряю.
И вот это самое сложное. С одной стороны – забота о себе, с другой – уход от привычного себя.
И теперь последний вопрос. Означает ли забота о себе некий отказ себя, привычного, доступного, и надо, набравшись окаянства, воздуха в грудь, открыться миру, не подсовывая готовых рецептов? Поскольку мышление в мире, мышление о бытии начинается с предельной открытости.
Но мы так устроены, что к этому постоянно не готовы. И как только пытаемся сделать новый шаг, мы подсовываем разные моральные редукции, готовые рецепты, психологизмы, комплексы, страсти и переживания.
И если это действительно так, то это реальный антропологический поворот и спасибо Мишелю Фуко, поскольку он зафиксировал эту сложность отказа от себя и ухода в иной горизонт.
Добавляя к этому, я все же хотел сослаться еще раз на П.Адо. Он спрашивает – чем интересны прецеденты античных авторов? Ведь здесь чему по идее надо учиться? Ведь тут интересна не сама по себе теория, не что они говорили о космосе, о Благе. Здесь интереснее метод, как они это преподносят. Вот тот самый сократический метод.
И Адо говорит, что я постоянно фиксировал у них нестыковки, противоречия, разрывы, но потом я понял, что это живая практика встреч учителя и ученика, постоянная практика учения-обучения, когда они много раз возвращаются к одному и тому же, обсасывают один ход, другой ход, это видно по диалогам Платона, все эти методы диерезы у Сократа.
Это и есть тот самый метод, который демонстрируется, и важно, взяв его на себя, делать его практически. Поскольку важно – не о чём речь идет, а как он это делает. В этой форме диалога – содержание, та самая содержательная форма.
И вроде это и есть духовное упражнение, поскольку тогда есть надежда на то, что я могу преодолеть все эти психологизмы.
А если это так, если мысль построена таким образом, то она, эта мысль, может мне помочь преодолеть психологизмы, моральные заповеди и позволит мне думать о первоначалах. Онтологической смысл заботы о себе и заключается в том, что это мысль о первоначале – этим она и отличается от другого опыта мышления.
А коль скоро я изначально индивидуально не оснащён, я в принципе не могу удержать мысль о первоначале, тут мне приходится рождаться во второй, третий раз. Готового органона мышления у меня нет. Анна про это постоянно и говорила.
Значит ли это, что никакой урок со студентами, учениками не выдержит ситуации Гамлета? В принципе. Но тогда незачем туда лезть.
Потому что нельзя предлагать студенту опыт, где бы ты начал с ним обсуждать ситуации Гамлета, Эдипа, других метафизических героев.
Или, если я претендую, то нужна иная оргформа, иная институция, а не эта школа, не этот вуз, где обсуждают нагрузку и проч. Нужна тогда иная форма урока, иная модель школы, не в этом вузе.
В этом смысле нужна иная параллельная работа. Олег Игоревич сегодня говорил о формировании институционального задания. Институций готовых, отстроенных, в которых можно было бы адекватно обсуждать заботу о себе, их нет. Или они, эти университеты нового типа, школы развития, только зарождаются – такие опыты есть, но их необходимо институционально достраивать. В противном случае, это остаётся частным делом педагога-идиота, который еще на что-то надеется.
Генисаретский О.И.: Еще один идиот.
Смирнов С.А.: Да. Я к идиоту отношусь позитивно Идиот – это частное занятие. Занятие философией – идиотское занятие. По Сократу.
Вопросы.
Нечипоренко А.В.: Я поддерживаю мысль, что подлинное обращение к себе – это обращение к другому, с одной стороны, но второй компонент, когда вы обсуждали обращение идеи человека в человеке, и ссылались на Лосева на «самое само», мне бы хотелось уточнить, или другое понимание зафиксировать. Ведь «самое само» у Лосева – это первое начало. Ведь невозможно познать себя, не познав Бога. Тоже ведь обращение к Другому. Этот момент в европейской культуре, он есть. Я вчера говорил про онтологическое доказательство, оно по этой линии проходит. То есть обращение к Другому всегда, к тайне личности и к тайне личности Бога. Это важно.
Шевченко Л.: Вы говорили «себя», «в себе». И потом Вы ссылались на текст Бибихина. Насколько я понимаю, разный смысл онтологический там был. На какой основе Вы различие провели.
Смирнов С.А.. Я зафиксировал иное видение проблемы на его примере. Он говорил, что мы не умеем понимать себя, осуществлять заботу о себе. Мы к себе-то не идем. Мы подсовываем разные придумки о себе. И в этом смысле убегаем от себя. А лучше тогда уходить от себя, в иное, в правое дело, в Божье дело, если хотите.
Шевченко Л.: Но это другое.
Смирнов С.А.: Это же то обращательное себя, другое себя. Ну, да.
Генисаретский О.И. Сергей, представь себе такую сцену. Я или кто-то другой говорит вам про практики о себе или заботу о себе. Теперь вопрос: в этой ситуации эту заботу о себе Вы склонны трактовать, глядя на человека, как заботу о себе как об определенном модусе бытия или как его заботу о себе любимом? Он говорит, что главное в жизни для меня – это забота о себе. Вот кто-то произносит этот тезис с трибуны. Вы начинаете думать об это уникальном способе бытия, как быть собой, или Вы смотрите на него с подозрением и думаете – ну, подлец, о себе любимом
Смирнов С.А.: Замечательно. Но надо еще полюбить. Он же не любит себя, он подсовывает под любовь свои капризы.
Генисаретский О.И.: Это вы уже ставите подозрение второго порядка. Мало того, что не любит…
Смирнов С.А.: Хорошо, покажи
Генисаретский О.И.: Почему, с какой стати он должен показывать?
Генисаретский О.И.: У меня вопрос к тебе. Ты склонен сразу думать, что он думает о себе любимом…
Смирнов С.А.: Нет, я вообще не склонен думать
Генисаретский: Вот, не склонен думать. Спасибо за ответ
Вопрос: Вы же преподаватель? Какая существует здесь профессиональная этика? Так как у нас свобода вероисповедания в стране. Вы специально не затрагиваете вопрос о Боге? У Вас встречаются верующие студенты?
Смирнов С.А.: Это этика. Да. Если они дадут право это обсуждать. Если они готовы к этому.
Вопрос: То есть это личное дело каждого.
Смирнов С.А.: Если они дают право. Например, извините, обсуждаем историю Иисуса Христа. Для меня это культурный текст. Я как преподаватель его спрашиваю, что ты понял в этой истории? Твое отношение к ней? Что произошло тогда?
Вопрос: Среди верующих людей некоторые вопросы решаются намного проще. Они в чем-то убеждены и все. Как Вы с этими студентами работаете? Для меня, он говорит, этот вопрос, например, просто не корректный.
Смирнов С.А.: Я с ними это не обсуждаю.
Вопрос: А если это по программе?
Смирнов С.А.: Нет, я не читаю обязательный семестровый курс. Я веду спецкурс. Таких семестровых курсов не бывает у нас, на кафедральной философии.
Вопрос: Первый вопрос: Ваше отношение к рефреймингу как к практике себя. И второй. Восприятие себя больше подразумевается как восприятие себя в прошлом, настоящем или в будущем?
Смирнов С.А.: Отношение к рефреймингу положительное. Это нормальная полезная процедура переструктурирования своих когнитивных конструктов.
А что касается времени, то необходимо сопряжение времен. Например, читая Фуко – ты же думаешь не просто про прошлое. Ты же про будущее думаешь при этом. А про будущее как можно подумать? Его же нет. Про него можно фантазировать, прогнозировать, проектировать. Приставка «есть» к будущему не применима. Прошлое есть в памяти. Будущее…
Генисаретский О.И.: В ожидании…
Смирнов С.А.: Да, в ожидании. И переживаем настоящее. Его еще тоже надо понять, адекватно зафиксировать – я в настоящем или нет? Итак, сопряжение этих времен обязательно.
Погоняйло А.Г.: Вы так удобно построили выступление свое, вопросами, что вопросы трудно задавать. И все же. Вот все-таки, вот у Вас был выход в дело. Как все-таки с этим быть? Дело правое, дело левое…
Смирнов С.А.: Ну, как. Иду к студентам и начинаю говорить с ними за жизнь, по-крупному. То есть, по принципу – если ты к этому готов, то давай. Не думать про экзамены, про оценки. В этом смысле я не преподаватель для них
Генисаретсий О.И.: По-взрослому.
Смирнов С.А.: Да, по взрослому, мужики, по-взрослому.
Вопрос: В Вашем выступлении прозвучала мысль, что у античных авторов важен не результат диалога, а сам процесс диалога. Считаете ли Вы полезным, как этот семинар, использовать не форму монолога, который господствует здесь, а именно форму диалога? Хотя это гораздо сложнее организовать.
Смирнов С.А.: Ответ, кончено, да. Хотелось бы. Смотрите, что получается. Чтобы сказать что-то серьезное, надо иметь возможность это сказать. У игр и проектных семинаров есть изъян. Там очень трудно развернуть полное высказывание. Люди скатываются в реплики и комкают большое содержание, тем более часто его у них нет, этого содержания. Мы здесь даем право высказаться. А дальше его еще надо удержать. Ведь мы, индивиды, нам трудно удерживать содержание, мы слабо оснащены. Вот вчерашний день был тяжелый. Кто-то засыпал, кто-то выпадал. Органика не дает.
Генисаретский О.И.: Я бы сказал, что мы даем право взять на себя обязанность произнести монологическое слово.
Смирнов С.А.: И его надо удержать.
Генисаретский О.И.: Потому что иная альтернатива описана Анной Елашкиной: 11-классники, млеющие и блеющие в своих мнениях. Во что все ток шоу, телевизионные, и вырождаются. Поэтому, на самом деле вопрос важный. Изобретите такую коммуникативную структуру, в которой бы вот этот полилог был бы компактным…
Смирнов С.А.: И не превращался в ток-шоу.
Генисаретский О.И.: Не превращался в ток-шоу. Мы здесь ссылались на практику ОДИ и сократические диалоги. Так вот, изобретите, покажите пример, все табунами будут бегать за вами, Вы будете как Google богатыми несметно.
Смирнов С.А.: Спасибо всем.
|
