Павел Тюрин

НАЦИОНАЛЬНОЕ КАК ОСНОВАНИЕ ДУХОВНОСТИ И КУЛЬТУРЫ

О братья, можно быть беременным только собственным ребенком!

Ф.Ницше

Всякое суждение о нации величественно и мистично. Потому, что здесь люди обращаются к истокам своего происхождения в попытках нащупать и увидеть начало рождения себя как значимой величины в истории - это есть процесс узнавания собственного лица в мозаике сменяющих друг друга событий жизни.

В размышлениях человека о своей национальности, несомненно, скрывается его страх смерти, и в них выражается беспокойство о своем будущем и стремление сохранить в мире то, что тебе было в нем дорого. Это обстоятельство - мечта о жизни вечной - обусловливает тот факт, что в национализме всегда присутствует религиозно-мистический компонент, а националист (если только он не попугай) как правило, верующий человек. Неверующему же человеку национальность ни к чему; поскольку он в глубине своей души всегда пессимист - «все равно вымирать!». Все у него в настоящем, ничто не удерживает в прошлом и не призывает в будущее. Он прагматик, и потому национальность для него - лишняя головная боль; ведь и так каждый день хлопот предостаточно, где уж тут вспоминать о несуетном и вечном. У него ни для прошлого нет времени склонить голову, ни для будущего поднять ее. Нигде, кроме сегодняшнего дня, не находит он себе ни места, ни времени. Его участь - бесследно исчезнуть в этом пространстве и времени.

Стержнем нации, т.е. общности людей, объединенных общей судьбой и памятью о происшедшем когда-либо с ними, является ее культура. Изначально родословная национальной культуры во многом определяется спецификой средовых условий жизни народа, т.к. человек может эффективно действовать, только учитывая параметры среды своего обитания и соразмеряя с ней собственные силы. Как пишет Л.Н.Гумилев, каждый стиль жизни есть достояние определенного народа, «особенно это заметно по отношению к ландшафтам, в которых создавались и обитали этносы».

Национальную культуру можно рассматривать как специфическую систему выживания народа, сформировавшуюся в процессе совместной жизне­деятельности. Она есть комплекс отобранных и закрепившихся в истории и памяти народа способов и навыков обработки, имеющихся в его распоряжении ресурсов и материалов, свойства которых «привлекали» одних людей и «отторгали» других (направляя их к поискам таких условий, в которых они могли бы более успешно действовать). В конечном счете, те, кто сформировал данную культуру и нацию (и склонны к ней), те и оказались к ней наиболее способны.

Действительный мир исключительно многообразен так же, как и люди в нем обитающие; где-то кому-то он был более удобен, где-то менее, а реальные жизненные ситуации жестоко расправлялись с непокорными и непокладистыми. Поэтому, несколько схематизируя, можно сказать, что со временем «подбиралось» сообщество «товарищей по несчастью» или «счастью», которые вместе искали подходящие своим желаниям  и возможностям условия существования - т.е. свою судьбу, историю, и во многом свое будущее. Здесь, как и во многих других случаях, происходил естественный отбор и селекция. М.Пришвин в своих "Заметках о творчестве" верно улавливает, что: "финская угрюмая природа определила душу карела, и пустыня сделала араба, эта пустыня через араба сказала нам свое слово".

Культура, таким образом, выступает не только как своеобразный каркас нации, но и как ремесло выживания некоей общности людей в данных им условия бытия. Упорядоченность опыта, знаний, способов выживания, со временем становилась главным инструктивным корпусом - формулами жизни или традицией. Именно в традициях свернутая история народа; их «разворачивание» и «прочтение» позволяет нации развиваться, а не начинать каждому поколению все сначала - «без опоры на умную сущность традиций навсегда оставался бы голый человек на голой земле» (Д. Благой, культуролог).

Условия жизни, материал и способы его преобразования формировали определенный тип (модальность) материальной культуры того или иного народа. Тому в истории множество примеров - китайская, арабская, народов Севера и т.д.

Параллельно внешней стороне деятельности развивалась ее субъектная сторона: прежде всего «психотехнические» приемы работы - напевы, причитания, заговоры, заклинания, магические и ритуальные действия... Все, что придавало устойчивость человеку в его отношениях с внешним, «другим» миром (другим, чем он сам), помогало преодолеть или хотя бы компенсировать разрыв между его внутренними желаниями, с одной стороны, и требованиями неуступчивой безразличной природы, с другой - все это формировало его собственный образ как величину, способную противостоять неблагоприятному внешнему окружению.

Внимание человека к психической стороне своей деятельности обычно тем более усиливается, чем чаще он терпит в ней неудачи, - человек становится более интровертированным (внимательным к себе, своим чувствам, переживаниям, более чутким к фантазиям и мечтаниям) тогда, когда внешняя активность затруднена, когда на его желания «экстравертировать» накладываются ограничения. Разумеется, частота неудач, которые человек в своей жизни терпит, во многом зависит от сложности решаемых им задач и методов их решения, которые он в состоянии использовать. Это очень сложная психологическая проблема: кто и какие цели себе ставит и почему? Ведь можно поставить себе простенькие цели, легко достигаемые примитивным набором средств, и никаких мучительных переживаний о своей несостоятельности у человека не возникнет. Когда уровень притязаний человека и его реальный успех адекватны друг другу, то уровень его самооценки неизменно оказывается высоким. Как писал психолог У.Джеймс, «наше довольство собой в жизни обусловлено всецело тем, к какому делу мы себя предназначаем».

Реальное овладение и познание мира тем вероятнее замещаются (дополняются) его образно-художественными аналогами, в какой требования гармонии и связи с миром стали для человека актуальной жизненной потребностью. Особенность образности в том, что она извлекается как бы непосредственно из глубин человеческой личности, и в этом источник ее притягательности и устойчивости в сознании людей. Художественный образ облекает в подобие плоти переживания и мысли людей навстречу и в противовес плоти иного (внешнего, «чуждого») мира; из неясных и изменчивых состояний ментального плана он переводит внутренний опыт человека в явленность действительного - видимого и осязаемого. Кроме того, экспликация психического (превращения из тайного, внутреннего в явное) дает ему шанс на продолжение существования в самостоятельных деяниях родственных ему по духу людей.

Эмоционально окрашенные субъективным опытом, корреспондирующие с реальными условиями жизни, хотя и возникшие как  эпифеномен (как будто случайный, побочный продукт) к функции выживания, традиции рода становились отличительными признаками и символами нации. Поэтому традиции и каноны являются важной структурирующей силой человеческой культуры, а художественно-образная их компонента занимает в ней центральное место. Именно художественные ценности являются специфицирующим ядром национальной культуры, да и самой нации потому, что через них проявляются индивидуальные (отличительные) черты человека, принадлежащего к тому или иному народу, точнее - к той или иной культуре. Обладая свойством наглядности, художественные ценности создают чувство живой личной сопричастности к духовным идеалам, и потому-то они становятся важнейшим источником своеобразия и развития нации в ее реальной вещественной целостности и идентичности. Произведения искусства оказывают суггестивное воздействие на людей; подпадая под их влияние, люди формируют соответствующую национальную культуру. По этой же причине рассудочная, техницистская ориентация современной западной культуры с ее адаптивной подчиненностью универсальным законам природы нивелирует индивидуально-типологические (национальные) различия народов.

Культура - это особое чувство и вкус к жизни, а значит и особый стиль жизни; она форма существования духовности. Это и образ жизни, и жизнь в соответствии с образом, который мерещится потому, что помогает выживанию и воскресению. Образ в душе предохраняет от ассимиляции в чужеродном, удерживает от растворения в    без-образном и неизвестном, возможно, и небытии.

Дух Божий витает, где хочет, человеческий же «дух» может лишь в какой-то мере оживлять факты Божественного присутствия в мире силой образов открывающихся человеку. Образы - это как бы следы действия и бытования Духа в мире. Образы - это органичные человеку средства его возможного приобщения к вечному, поэтому национальные традиции, которые пропитаны образами - знаки достоинства нации в истории. Они подсказывают человеку, каким он должен быть, чтобы стать большим, чем он есть сейчас. Их значение в жизни человека удачно иллюстрируют слова фольклориста Т.Семеновой о роли масок в дни праздника. Развивая идеи К.Леви-Стросса, она пишет, что маска - это одновременно человек и нечто другое, нежели человек; человеку в маске (функция которой - быть посредником) становится близким и доступным мир сверхъестественный. Надевший маску уходит от ежедневного, обыденного самого себя, с ее помощью он раскрывает в себе нечто такое, что в обычное время живет в глубинах духа и души. В эти минуты человек как бы заглядывает в себя самого, расширяя границы человеческого существа, и его духовный контакт с людьми вдруг оказывается иным, новым и порой более глубоким и активным. Маска сразу, «смазав карту будней» и, казалось бы, отбросив человека от самого себя, вместе с тем в нем же самом что-то открывает, колеблет, приводит в движение, обнажает, «от человека в праздничном костюме требуется максимально много. Он должен быть на высоте идеала и установленной «в наших местах» добродетели».

Творческое развитие человеческого образа «Я» означает культивирование человеческой самости, и осуществляется оно в структурах национальной образности. Культура по происхождению своему есть сугубо личностное образование, и потому же она есть условие и опора духовного роста и развития человека. Выбор способов самореализации - тех или иных национальных структур - есть акт человеческой свободы. Но, однажды выбрав их самостоятельно, человек затем должен следовать ее традиции (опыту). Выбор национальной культуры подобен и равноценен выбору профессии - специализации духовной практики человека. В этом   принципиальное   отличие   между   духовным «профессионализмом», потенциально заложенным в национальных культурах, и духовным дилетантизмом, заключенным в космополитизме. Дело в том, что космополитизм, целеполагаясь в направлении всеобщих человеческих ценностей (что сближает его с универсальной научной «технологией» мировосприятия), с одной стороны, избегает центрации на специфическом и относительно частном в культуре того или иного народа, а с другой - уходит от конкретно-исторического в жизни любой культуры. Эта стерильность космополитизма, неотягощенность национальными «примесями» - характерными особенностями жизни нации - лишает его человеческой привлекательности для многих людей в силу отсутствия в его идеологии живой связи, естественности продолжения опыта их жизни с историческим прошлым своего народа. По-видимому, космополитизм является уделом тех, кто не имеет устойчивых внутренних связей с национальной культурой, кто оказался оторванным от одной из возможных родственных национальных культур.

Космополитическое мышление может обусловливать нечувствительность к личностным формам общения (а только лишь к деловым, прагматическим) и, как следствие, неспособность к подлинному художественному творчеству. Не случайно,   что   среди  космополитов   практически  нет  оригинальных художественных личностей, зато сколько угодно подражателей, имитаторов, «импровизаторов». Когда есть основа - «главная тема», только тогда и появляется возможность для импровизаций. Кажется, Гете пошутил однажды: если у вас есть в чем-то недостаток, сделайте из этого преимущество. Так и здесь. Область, где космополит закономерно достигает успеха, - утилитарно-практическая и теоретическая, познавательная,   исследовательская,   а  не  собственно   созидательная. Недоступной им остается сфера оригинального художественного творчества; пытаясь действовать и в ней, он неизбежно следует какой-либо национальной традиции, оставаясь интерпретатором заданных «националистами» эталонов творчества.

           Как всякий профессионализм, культура требует:

1)               включения собственных задатков человека в контекст цехового «национального» опыта;

2)               следованию основополагающим формообразующим критериям - канонам;

3)               импровизации и нововведения допускаются в той мере, в какой в них узнается неэксплицированная (не обнаруженная еще) часть потенциала традиции, что затем может превратиться в новую традицию (когда прецедент становится правилом);

4)               живая культура нуждается в своем обществе людей — обладающих легко опознаваемыми родственными признаками (в частности общим языком, привычками и т.п.), объединенных сходными установками («внутренними готовностями»), позволяющими легко, с полуслова понимать друг друга, способными индуцировать и стимулировать друг друга к согласованной деятельности (философ X. Ортега-и-Гассет обратил внимание на близость понятий общество и сообщник).

 С  другой  стороны, всякий  дилетантизм  настаивает  на  полной «раскрепощенности» личности, неограниченной «свободе самовыражения», т.к. нетерпим к жестким критериям мастерства и совершенства, сковывающим безответственность «самосознающего» себя существа. Характерно, что и космополитизм уходит от культуры (традиций), полагая, что совершенства личности возможно достичь с нуля, «с себя самого» и только.

Иконография национального не допускает ереси космополитической всеобщности и универсальности - на практике, бесформенности и унификации неповторимости человека, являющегося составной частью своеобразия каждой национальной культуры. Следует заметить, что термин мировая культура, часто используемая космополитами, есть не что иное, как абстракция. Существуют только национальные культуры, которые в целом и образуют содержание мировой культуры. Представление о том, что существует некая вытяжка под наименованием мировая культура не более чем нонсенс или каламбур (т.е. игре слов, основанной на их звуковом сходстве при различном смысле).

Каждая национальная культура выступает за сохранение и продолжение атрибутов рода, его памяти. Это как исполнение заповедей верности и благодарности силам тебя создавшим, и равноценно основополагающему для человеческого существования требованию - «Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог Твой, дает тебе» (Исх. 20,12). Так же и в Евангелии: «Я пришел не отменить закон, но исполнить его»; все остальное - после исполнения данных нам заветов.

Таким образом, национальные ценности, отрываясь от частного и преходящего в жизни каждого человека, но не растворяясь в общечеловеческих ценностях, в своем возвышающем стремлении к духовности становятся связующим звеном («лестницей») между жизнью и ценностями отдельного человека и общечеловеческими (свойственными всем людям) идеалами.

Конечно, в сравнении с высотами прозрений монотеистических религий, вера в национальное есть своего рода эрзац-вера потому, что в ней сохраняются элементы языческого магизма, когда низшее примеривается/приравнивается к высшему. Но даже будучи суррогатной, промежуточной формой религиозного сознания, «национальная вера» стремится напомнить самой себе о когда-то каким-то образом происшедшем чуде рождения человека в мире. И это она старается обозначить понятным для себя способом-образом, с помощью которого можно было бы сфокусировать свое внимание на почитании духовного и святого. Художественные образы так настраивают (устраивают) душу человека, что делают ее максимально чуткой и восприимчивой к еще более тонким и возвышенным материям.

Проницательные философы не раз с грустью отмечали интеллектуальные спекуляции в связи с благовествованием апостола Павла: «Нет уже Иудея, ни язычника... ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал.3,28). Часто те, кто с удовольствием цитируют эти слова в дискуссиях, хотят этим подчеркнуть  никчемность национального, указывают на якобы существующий антагонизм между христианством и национальным сознанием человека. Характерно, что использующие это высказывание  апостола обычно цензурируют его, поскольку исходят из своих идеологических воззрений или политических задач. А именно, они исключают  подчеркнутое: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». Следуя этой логике, нужно, очевидно, живя на земле, а не в раю, отказаться от мужеского и женского пола...

То, что соответствует, приличествует и достойно Града Божьего, невозможно в Граде земном, между тем как, замечено и историей доказано было, что те, кто стремился построить Царствие небесное на земле, были великими насильниками и грешниками, именно эти «благодетели» неизменно оказывались на противоположной стороне общечеловеческих ценностей.

Национальные культуры (нации), их реальная множественность и многообразие самим фактом своего существования  демонстрируют  и  практически утверждают  настоящий демократизм в человеческом существовании и мышлении, а следовательно, реально защищают права человека, в частности, на своеобразие воплощения своей духовности. Философ  Г.Федотов писал, что разделение человечества на нацию подчеркивает множественность культурных «путей спасения», многообразие «личных путей святости», личных призваний. В многонациональном мире - это не разделение, а «распределение» на «жребии», «уделы» природного разнообразия мира, так же, как в многообразии языков следует видеть свободу и дар благословения природно-языческой многоликости мира.

Разумеется, всегда остается соблазн погрузиться в свое национальное настолько (как бы вернувшись в материнское лоно), чтобы не видеть и не слышать вокруг себя ничего, что заставляло бы действовать самостоятельно и с личной ответственностью. Поэтому не лишним будет принять во внимание слова другого религиозного философа Г.Флоровского о том, что всякий гений говорит языком и образами своей среды и эпохи, но «что-то» выдвигает его над временем и пространством вообще. Это «что-то» лежит в содержании культурного творчества, в воплощаемой и руководящей идее. Вечным оказывается то, в чем раскрываются универсальные ценности, и в силу этого их временные одежды становятся прозрачны и даже призрачны. Достоинство культуры определяется теми ценностями, которые в ней осуществляются. В этом, говорит Флоровский, отличие «антропологического» национализма от «этического» национализма. В конечном счете, существование «антропологического» национализма заслуживает одобрения и может быть «оправдано» только в том случае, если вдохновляется пафосом высших начал, а не просто верностью «исконным началам», т.е. если в нем заложена тенденция к сближению, к преображению в «этический» национализм. При чем здесь тогда, спрашивается, национализм? При том, что в этом случае нация органически, не ломая собственной природы, не теряя форм своего исторического лица, без какого-либо принуждения приходит к высшим духовным ценностям.

Апостол Павел проповедовал: «К свободе призваны вы братья, только бы свобода ваша не была поводом к угождению плоти» (Гал. 5,13), т.е. чтобы данная нам свобода не была условием и поводом к угождению «антропологической» националистической похоти.